Читать интересную книгу История чтения - Альберто Мангуэль

Писатель может создавать тексты бесчисленным количеством способов, выбирая из общего запаса слов те, что наилучшим образом смогут выразить его мысль. Но получающий текст читатель не привязан ни к одной интерпретации. Хотя мы знаем, что множество значений текста не бесконечно они ограничены правилами грамматики и оковами здравого смысла, оно диктуется не только самим текстом. В любом записанном тексте, как считает французский критик Жак Деррида, «знаку принадлежит право быть читаемым, даже если момент его производства невосстановимо утрачен и даже если я не знаю, что так называемый автор-скриптор хотел сказать сознательно и интенционально в момент, когда он это писал, то есть право на необходимое ответвление»[406]. По этой причине автор (писатель или писец), который хочет сохранить некое значение текста, должен в то же время быть читателем. Вот тайная привилегия, которую пожаловал сам себе месопотамский писец, и которую я узурпировал, изучая обломки, некогда составлявшие его библиотеку.

В своем знаменитом эссе Ролан Барт определил разницу между écrivain и écrivant: первый выполняет функцию, второй действие; для écrivain писать непереходный глагол; для écrivant глагол всегда ведет к цели — наставление, свидетельствование, объяснение, обучение.[407] Возможно, та же разница между двумя ролями чтения: для читателя, который наслаждается текстом просто ради самого процесса чтения, не имея других мотивов (даже не для развлечения, поскольку мысли о предстоящем удовольствии оказывают влияние на сам процесс), и для читателя, имеющего скрытый мотив (обучение, критика), для которого текст лишь средство достижения другой цели. Первый вид деятельности ограничен временными рамками, которые устанавливает сам текст; второй существует в границах, установленных читателем для его главной задачи. Судя по всему, именно это Блаженный Августин считал различием, созданным самим Богом.

То, что говорит Писание Мое, говорю Я, — такие слова Бога услышал Августин. — Только оно говорит во времени, слово же Мое времени не подвластно, ибо оно пребывает со Мной одинаково вечно. То, что вы видите Духом Моим, — Я вижу; то, что вы говорите Духом Моим, — Я говорю. Но вы видите во времени, а Я вижу не во времени, и точно так же вы говорите во времени, а Я говорю не во времени[408].

Как было известно писцу, и как вскоре выяснило общество, такое поразительное изобретение, как печатное слово со всеми его посланиями, законами, списками и литературой, зависело от способности писца сохранить его, то есть прочесть. Если эта способность будет утрачена, текст снова превратится в набор бессмысленных значков. Древние жители Месопотамии считали птиц священными животными, поскольку их следы на мокром песке напоминали клинопись, и воображали, что смогли бы понять мысли богов, если бы научились читать эти знаки. Целые поколения ученых пытались научиться читать надписи, код которых был утрачен: шумерские, аккадские, минойские, ацтекские, майя…

Иногда им удавалось добиться успеха. Иногда нет, как в случае с письменностью этрусков, которую до сих пор расшифровать не удалось. Ричард Уилбур описал трагедию, которая происходит с цивилизацией, утратившей своих читателей:

Спите спокойно, далекие братья мои,Вы с молоком материнским навеки впиталиСкрытый веками язык материнской любви,Тот, на котором давно говорить перестали.И перед ним в неоплаченном, вечном долгуДелали всё, чтоб на нем для потомков оставитьСтрочку стихов, как цепочку следов на снегу,Не беспокоясь о том, что он может растаять.[409]

(Этрусским поэтам)

УПОРЯДОЧИВАНИЕ ВСЕЛЕННОЙ

Египетская Александрия была основана Александром Великим в 331 году до н. э. Квинт Курций Руф, римский историк, живший во времена правления Клавдия и писавший об этом событии спустя четыре века, в своей «Истории Александра» отмечал, что город был основан сразу же после того, как Александр посетил святилище египетского бога Амона «Скрытого», где жрец обратился к Александру как к «сыну Юпитера». И в этом вновь обретенном состоянии благодати Александр выбрал для своего нового города полоску земли между озером Мареотида и морем и приказал своим подданным переселяться из соседних городов в новую столицу. «Есть предание, что, когда царь, по македонскому обычаю, ячменем обозначил черту будущих стен города, налетели птицы и поклевали ячмень: многими это было истолковано как дурное предзнаменование, но прорицатели разъяснили, что этот город всегда будет убежищем многим чужеземцам и будет снабжать много земель продовольствием»[410].

И действительно, представители самых разных народов потянулись в новую столицу, но все же не эта иммиграция сделала Александрию столь знаменитой. К моменту смерти Александра в 323 году до н. э. в городе образовалось то, что сегодня мы бы назвали «мультикультурным обществом», поделенным на politeumata — национальные общины под управлением династии Птолемеев. Из этих национальных общин наиболее влиятельными, помимо египтян, были греки, для которых письменность была символом мудрости и власти. «Те, кто умеет читать, видят вдвое», — писал аттический поэт Менандр в IV веке до н. э.[411]

Хотя египтяне традиционно вели записи своей административной деятельности, скорее всего именно влияние греков, считавших, что все события, происходящие в обществе, должны точно и систематически записываться, превратило Александрию в крайне бюрократизированное государство. В середине III века до н. э. поток документации был огромен. Квитанции, сметы, декларации и разрешения выдавались в письменном виде. Сохранились документы практически обо всех видах деятельности, какими бы незначительными они ни были: о содержании свиней, о продаже пива, о торговле жареной чечевицей, о содержании бани, о работе художников[412]. Из документа, датируемого 258–257 годом до н. э., видно, что канцелярия министра финансов Аполлония использовала 434 свитка папируса за тридцать три дня[413]. Страсть к бумагам вовсе не равнозначна любви к книгам, но, без сомнения, знакомство с печатным словом приобщило жителей Александрии к чтению.

Александрия просто обречена была стать городом книг, если принять во внимание вкусы ее основателя. Отец Александра, Филипп Македонский, нанял Аристотеля в качестве частного учителя для своего сына, и в результате Александр стал «величайшим любителем всех видов учения и чтения»[414] — фактически он был таким страстным читателем, что его редко видели без книги. Однажды, путешествуя по Передней Азии и «стосковавшись без книг», он приказал одному из своих военачальников прислать ему несколько штук; спустя должное время он получил «Историю» Филиста, несколько пьес Эврипида, Софокла и Эсхила, а также стихи Телеста и Филоксена[415].

Возможно, это Деметрий Фалерский ученый из Афин, составитель басен Эзопа, критик Гомера и ученик знаменитого Теофраста (который в свою очередь был учеником и другом Аристотеля), предложил наследнику Александра Птолемею I основать библиотеку, которой суждено было принести Александрии славу такую славу, что даже спустя 150 лет после уничтожения библиотеки Афиней из Навкратиса считал излишним описывать ее своим читателям. «Что же касается количества книг, устройства библиотеки и собраний в Зале муз, зачем я буду описывать все это, если нет человека, который бы этого не знал?»[416] И очень жаль, что он так считал, потому что мы до сих пор не знаем точно, где именно находилась библиотека, сколько книг в ней было, по каким принципам она была составлена и кто именно ответствен за ее уничтожение.

Греческий географ Страбон, писавший в конце I века до н. э., довольно подробно описывал Александрию и ее музеи, но при этом даже не упомянул о библиотеке. По мнению итальянского историка Лучано Канфоры, «Страбон не упомянул о библиотеке просто потому, что она представляла собой не отдельное помещение или здание»[417], а скорее пространство, прилегающее к колоннаде и главному залу музея. Канфора предполагает, что bibliothekai, или книжные полки, находились в нишах вдоль широкого прохода. «Каждая из этих ниш, — отмечает Канфора, — очевидно была посвящена определенному классу авторов и снабжена соответствующей вывеской». Это пространство постоянно расширялось, и в конце концов в библиотеке скопилось, по некоторым данным, около полумиллиона свитков, плюс еще сорок тысяч, хранившихся в другом здании, примыкающем к храму Сераписа, в старом египетском квартале Ракотис. Если учесть, что до изобретения печатного пресса папская библиотека в Авиньоне была единственной на христианском Западе, обладавшая более чем двумя тысячами томов[418], можно лучше представить себе, какое огромное значение имело александрийское собрание.