Люк почувствовал, что широкие плечи Дома надавили еще сильнее. Он не знал, что человеческое тело может быть таким тяжелым и твердым. Люк откашлялся. — Ты не ошибся. — Он уставился вдаль. — Я в конец запутался со своей жизнью. Давно уже. — Он натянуто улыбнулся дрожащими губами. — Разочарование для меня стало естественным состоянием. Но почему только сейчас мне не кажется, что все было так плохо? Боже, как я хочу снова оказаться в своей сраной старой квартире с чашкой чая в руке.
Дом снова рассмеялся, Люк подхватил его, пока Дом вдруг не замолчал, втянув в себя воздух. — Господи, как я люблю своих детей. Я не увижу… — И беззвучно зарыдал. Люк чувствовал, как содрогаются его плечи.
К горлу Люка подкатил комок. Он покачал головой. Ему до сих пор не верилось, что он сидит здесь. Что нет больше Фила. Нет больше Хатча. А он как немой сидит и смотрит, как с меркнущим светом медленно угасает его зрение. Холод увлажнил лицо и сковал суставы. Истинная тяжесть потери друзей сдерживалась какой-то внутренней его функцией. Но мыслями он продолжал возвращаться к не поддающейся описанию чудовищности их гибели. И эта невыразимая тяжесть грозила раздавить его.
Он с горем и ужасом вспоминал картинку с тремя маленькими белокурыми девочками на скринсейвере телефона Фила. И больше не мог сдерживать свои чувства.
Как им передать эти новости? Кто сможет объяснить такое? Как вообще это сделать? У Хатча была жена. Люк сглотнул. Губы тряслись, широко раскрытые глаза жгло. Он попытался подавить эти мысли, но не смог. Ноги и руки дрожали.
Потом его мысли перенеслись в Англию. Как воспримут там его потерю? Воображение рисовало ему мать, отца, сестру, дядю. Они будут нести на себе всю тяжесть скорби после его утраты. Со временем она тоже ослабнет. Но это будет потом. Боже, им придется лететь в Швецию, разговаривать с вежливыми чиновниками, ждать возвращения поисковых отрядов с пустыми руками и растерянными лицами. Он видел вытянувшееся от тревоги лицо матери, руку отца, обнимающую ее поникшие плечи. Может, про них расскажут в новостях. Четверо английских парней пропали у полярного круга. Какая-нибудь заметка в газете. Может быть. Боже. У Дома семья. Дети. У Хатча была жена. Жена, черт побери. У Фила были дети.
Ему было невыносимо тяжело. Внезапно у него перехватило дыхание. Лица всех присутствовавших на свадьбе Хатча, искаженные от шока, недоумения и горя, одновременно хлынули в ему в голову, исчезли, а потом вернулись снова. — Боже, Дом. О, боже, Дом, — тихо пробормотал он.
Дом повернул голову, шмыгнув носом. — Все в порядке?
Но Люк не мог успокоиться. Это было похоже на затяжку из огромного кальяна с марихуаной в старые университетские деньки. До того момента он никогда не был так напуган. Он испугался, что навсегда потеряет контроль над собой и никогда уже не обретет свое прежнее «я». Его память словно стиралась на быстрой перемотке, когда он исторгал рвоту и задыхался, хватая ртом воздух над унитазом. И теперь он снова погрузился в ту самую ледяную панику и страх. Был поглощен ужасом, что никогда уже не будет чувствовать себя иначе. Сердце колотилось где-то у самого горла, на голове выступил пот, впитываясь в шерстяную шапку.
Это естественно, сказал он сам себе. Нужно смириться. Дать этому выгореть. И оно закончится само по себе.
— Ты в порядке? — спросил Дом.
Люк сделал три глубоких вдоха и зажмурил глаза, дав панике утихнуть. Открыл их, когда ритм сердца успокоился. Потом вытащил табак, бумагу и зажигалку из верхнего кармана реквизированной куртки Хатча. Кивнул. — Думаю, да.
— Знаю, — сказал Дом. — Знаю.
Люк попробовал свернуть самокрутку, пытаясь унять дрожь в руках. Не получилось. Попробовал еще раз. Не удалось. Потом еще раз. Его руки никогда не были такими грязными. Черные как смоль под ногтями. Отчистит ли он эти пальцы когда-нибудь?
— А мне можно такую? — спросил Дом, голосом густым от мокроты.
— Ты уверен? — сказал он, не думая.
— При нынешних обстоятельствах есть более серьезный риск, чем курение. Можешь мне свернуть? А то я забыл, как.
— Да. Без проблем.
Он протянул грязную сигарету с зажигалкой через плечо Дому. Их последнее слабое утешение из другого мира. Когда их пальцы ненадолго соприкоснулись, этот маленький контакт заставил Люка содрогнуться от стыда. Он вспомнил, как бил Дома по лицу. Бил это настоящее, живое, полное экспрессии лицо. Вспомнил удивление, шок, страх, боль на этом детском лице. Когда нам страшно и больно, разве мы бываем другими?
— Мужик, мне очень жаль. — Он с трудом подбирал слова.
— Ммм?
— За то, что я сделал. Не могу поверить, что я это сделал. Я просто… злюсь. Все время. Это не правильно. Я не справляюсь…
— А я был полным засранцем.
Они снова сидели в тишине, пока ее не нарушил Дом. — Думаешь, кто-нибудь счастлив?
— Откуда мне знать.
— Как ты и сказал, в эти дни главное — пиар. Управление брэндом. Социальные сети. Акционирование собственного опыта. Мы все сами себе директора службы коммуникаций. Но какой это кажется чушью, когда ты сталкиваешься с чем-то подобным.
— Своего рода, единые правила игры для всех.
— Нахрен все это дерьмо. Все, что действительно важно, так это способность выживать. Некоторые делают это лучше других.
— Наверное.
— Ты, например. Ты умеешь.
Люк не знал, что ответить.
— Здесь. Здесь ты хороший. Лучше нас с Филом. Может еще Хатч, за то, что он дрючился с печками и палаткам. Все-таки у тебя есть этот инстинкт.
Это был комплимент?
— Когда Хатча не стало, мы с Филом оказались в глубокой жопе. Без тебя мы бы далеко не ушли. Ты нам очень помог. По крайней мере, ты подвел нас ближе к концу этого ублюдочного леса.
Люк подавил в себе смешок. — Это другой мир, с которым мне не справиться. Я бесполезен в нем.
— Не будь к себе настолько суров.
Люк со вздохом кивнул. Он не мог принять подобный совет.
— Не думаю, что кто-то из нас знает, каково это быть счастливым, — задумчиво сказал Дом. Его голос звучал глуше обычного. — Может, у Хатча получалось. Он ничего никогда не усложнял. Реально смотрел на вещи. Не перенапрягался. Подцепил себе неприхотливую бабу. Заботился о себе. У остальных из нас это не так хорошо получалось, дружище, если взглянуть поближе. Все, что мы с Филом имели, этого больше нет. Ничего. Мы оказались парочкой толстяков, на грани развода, стоящих перед перспективой ограниченного доступа к своим детям. Парочка жирных ублюдков, которые даже не могут справиться с прогулкой по лесу.
Люк рассмеялся. И смеялся до тех пор, пока его лицо не согрелось и не залилось слезами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});