аэродромов в приграничных округах следовало бы прекратить — великая стройка не только создавала помехи для летной работы, но еще и демаскировала аэродромы; в 50-км приграничной зоне аэродромы уже можно было начинать разрушать, т. к. при сложившемся соотношении сил захват их противником был более чем вероятен. Однако приказ маршала Тимошенко совсем о другом. В констатирующей части отмечается, что строительство ведется недопустимо медленно. После чего нарком приказывает:
«Военным Советам округов немедленно развернуть строительство аэродромов широким фронтом, с расчетом окончания строительства летных полей не позже 1 августа, и полного окончания аэродромов не позже 1 октября (выделено мной. —
М.С.).
График выполнения работ представить мне не позже 25.6.41 года…» 18 июня в кабинете Сталина состоялось очередное совещание с военным руководством. Присутствовали Молотов, Маленков, Тимошенко, Жуков и зам. наркома госбезопасности Кобулов. Совещались довольно долго (2 ч. 45 мин.). Судя по известным ныне фактам и документам, никаких принципиальных изменений в ходе проведения «широкомасштабных предмобилизационных мероприятий» (т. е. скрытного стратегического развертывания Красной Армии) не произошло. Просьбы командования округов/фронтов о форсировании выдвижения (об этом пишет в упомянутой выше докладной записке ЧВС Западного фронта Фоминых) были отклонены. Была прямо запрещена и такая назревшая и перезревшая мера, как эвакуация семей командного состава из приграничной (фактически — уже прифронтовой) полосы. И это при том, что порядок такой эвакуации, сроки, задействованный транспорт, места погрузки и выгрузки были подробно расписаны в приложениях к планам прикрытия округов.{123}
19 июня в 10.45 генерал-лейтенант Конев, командующий 19-й Армией, формирующейся на базе управления и войск Северо-Кавказского военного округа, отправляет телеграмму на имя наркома обороны: «Прошу разрешения на 3–5 дней выехать в Ростов-на-Дону для решения неотложных вопросов по делам округа». Армия Конева с 10 июня сосредотачивалась в районе г. Черкассы, составляя стратегический резерв ГК в тылу Юго-Западного фронта. 20 июня в 19.57 уходит ответная шифротелеграмма: «Выезд в Ростов на Дону на 3–5 дней разрешаю. Тимошенко».{124} По меньшей мере до 24 июня армия Резерва ГК остается без командующего — но нарком обороны не видит причин для того, чтобы эту поездку запретить. Что же касается «неотложности вопросов по делам округа», то неотложность эта испарилась в ночь на 22 июня, и Конев самолетом (!) вылетел назад в Черкассы, в штаб Армии.
20 июня 1941 г. поздним вечером, в 23.25 заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Соколовский телеграфирует командующему Одесским ВО: «По агентурным данным, германский штаб авиации усиленно интересуется расположением штабов бронетанковых частей в Кишиневе. Предполагается, что замышляется какая-то диверсия. Начальник ГШ приказал предупредить вас об этом».{125} Диверсия. Возможность того, что германский штаб авиации вносит последние уточнения в перечень целей для бомбардировок, не предполагается.
21 июня, 18 ч. 48 мин. Группировка вермахта, развернутая на Восточном фронте, приступила к «открытому выполнению приказов». Бесчисленные колонны войск двинулись к границе, командиры рот (т. е. десятки тысяч человек!) получили текст приказа-обращения «фюрера» к солдатам, который они зачитают в своих подразделениях поздним вечером (как можно судить по имеющимся документам — с 20 до 22 ч. по берлинскому времени). В этот момент генерал Соколовский отправляет две телеграммы, в ЗапОВО и ПрибОВО: «Начальник Генштаба приказал допустить представителей Госконтроля т.т. Пономарева, Козаманова, Леонтьева к проверке строительства УР, не затрагивая оперативно-тактическую сторону вопроса».{126} Нет, кто бы спорил, учет и контроль — дело архиважное, самое время проверить, что ни один мешок народного цемента не ушел «налево».
Поздний вечер 21 июня. В кабинете Сталина составляют текст печально знаменитой Директивы Главного Военного совета. Той самой, которая начиналась словами: «В течение 22–23.6.41 г. возможно (!!!) внезапное нападение немцев». И даже это, трагически-абсурдное в реально сложившейся ситуации слово «возможно» дезавуировалось требованием: «Задача наших войск не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения».
Директива эта, несомненно, была. Соответствующее архивное дело рассекречено в мае 2002 г., и, ознакомившись с рукописным оригиналом (написан рукой Жукова на трех страницах), мы можем увидеть и оценить правку, которая были внесена в текст по ходу обсуждения. (Рис. 10.) В частности, вариант «в ночь на 22.6.41» в конечном счете заменен на менее конкретное «в течение 22–23». Из фразы «в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов и полевые сооружения на государственной границе» убрали слова «и полевые сооружения». Полевые сооружения (окопы, траншеи, укрытия, ДЗОТы) предполья УРов были расположены непосредственно у линии границы, и составители Директивы, видимо, все еще опасаются спугнуть немцев раньше времени.
Кстати, про время. Из кабинета Сталина Тимошенко и Жуков вышли в 22.20, а текст директивы был сдан в шифровальный отдел Генштаба лишь в 23.45. Нельзя сказать, что черный «паккард» мчался по центру ночной Москвы на бешеной скорости… И тем не менее, с момента передачи Директивы до шквала артиллерийского огня на границе оставалось еще несколько часов. Через р. Буг перебрался перебежчик — ефрейтор вермахта Альфред Лисков (в мемуарной литературе встречаются упоминания еще о двух перебежчиках, переплывших пограничные реки в ночь с 21 на 22 июня). Безвестные герои пытались в последнюю минуту спасти «родину мирового пролетариата». А что при этом делали в Наркомате обороны СССР?
Существует зафиксированное на бумаге описание реакции Сталина на сообщение о немецком вторжении. Оно принадлежит одному из главных участников события — маршалу Жукову. 19 мая 1956 г. он составил и передал для утверждения Хрущеву проект доклада на Пленуме ЦК КПСС. Пленум тот так и не состоялся, но текст непроизнесенной речи Жукова сохранился в архиве до наших дней: «Сталин, тяжело дыша в телефонную трубку, в течение нескольких минут ничего не мог сказать, а на повторные вопросы ответил: «Это провокация немецких военных. Огня не открывать, чтобы не развязать более широких действий…» Свою мысль о провокации немцев Сталин вновь подтвердил, когда он прибыл в ЦК. Сообщение о том, что немецкие войска на ряде участков уже ворвались на нашу территорию, не убедило его в том, что противник начал настоящую и заранее подготовленную войну».{127} Следует отметить, что свой доклад на Пленуме Жукову предстояло произнести в присутствии живого свидетеля (весной 1956 г. Молотов был еще членом ЦК), и поэтому есть серьезные основания поверить в правдоподобие данной версии.
Рис. 10. «Директива номер один», рукопись
21 июня 1941 г. глава Исполкома Коминтерна тов. Димитров записывает в своем дневнике: «Звонил утром Молотову. Просил, чтобы переговорили с Иос. Виссарионовичем о положении и необходимых указаниях для Компартий. Молотов: «Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас…»{128} «Большая игра».