— Я не желаю слушать подготовленную и тщательно заученную речь. Врать ты горазд — проверено. Просто избавь меня от себя. И прекрати на меня так глазеть, я тебе не ожившая Клеопатра.
— Ульяна…
Смотрю на него как ортодоксальный еврей-вегетарианец смотрит на свинину. Вся его красота, этот лоск — напускное.
— Убирайся к дьяволу, Рейнхард! Ты бакалавр вранья и вопиющей наглости, и если ты заберёшься на гору своей лжи и сбросишься вниз, то непременно разобьёшься. Тогда твоя маленькая дочка останется без отца и её некому будет сводить на аттракционы, — выпаливаю на одном дыхании и, толкая его в грудь, выпихиваю на лестничную клетку. — Я не хочу тебя видеть и слышать не хочу!
— Ты снова делаешь скоропалительные выводы, как было тогда с Паломой. Если ты просто успокоишься и дашь мне шанс нормально всё объяснить, то…
Но я не даю ему этот шанс: выхватываю из его рук ключи, пинком вышвыриваю чемодан и следом бросаю найденные у двери кроссовки.
Ничего не должно остаться! Ни единого напоминания!
— Проваливай! И только попробуй меня как-то преследовать, — закрываю дверь на два оборота.
— Ульяна, да послушай ты, наконец, — доносится с той стороны его приглушённый голос. — Не волнуйся, я не стану ломать дверь, если ты хочешь, давай поговорим так! Её зовут Ингрид, сегодня утром она и Элли прилетели из Мюнхена, чтобы…
Он говорит что-то ещё, но я намеренно его не слушаю: торопливо пересекаю гостиную и запираюсь в ванной, включив шумный напор воды.
Всё, что он сейчас говорит — заведомо ложь. Я слышала, как девочка назвала его папа, я видела взгляд её матери на него — так смотрит женщина, которая считает мужчину своим, и чтобы там между ними не происходило, она имеет на него куда больше прав по одной простой причине — у них общий ребёнок. Ребёнок, о котором я не знала! Неужели за месяц нельзя было упомянуть о том, что у тебя есть дочь?! Да я даже о вырезанных в семь лет миндалинах рассказала! Я думала, что мы теперь единое целое и у нас не должно быть друг от друга секретов.
Видимо, ошибалась.
Они семья, я всего лишь развлечение. Сказка закончилась, приехала злая ведьма и забрала то, что принадлежит ей по праву, оставив принецессу Идиотопунцель у разбитого корыта. Так мне и надо, дура тридцатилетняя.
Не знаю, сколько я так сижу: минуту или пять часов, но когда открываю дверь и выхожу в гостиную, в коридоре стоит полная тишина. Видимо, поняв, что никто его не слушает, Рейнхард всё-таки ушёл. А может, и не пытался особо оправдываться. Наверное, надо было остаться и послушать… А впрочем, нет, я всё сделала правильно — минимизировала соблазн поверить в очередное бла-бла-бла.
Возвращаюсь в спальню и обессиленно опускаюсь на край кровати. После погрома, который я здесь устроила, комната выглядит как поле боя. Жаль, что из сердца нельзя вышвырнуть воспоминания так же лихо, как удалось избавиться от его тряпок.
В раскрытом шкафу словно две пустые глазницы зияют незанятые полки, без его вещей он выглядит сиротливо пустым. Ни толстовок на вешалках, ни горы футболок с подростковыми принтами. А когда нахожу на полу белый носок сорок шестого размера — как дурочка сползаю на пол, беру клочок ткани в руки и раненой косулей рыдаю в голос.
Рыдаю. В носок. Что ты со мной сделал, проклятый немец…
Громко всхлипываю и… снова навзрыд.
И тебя с месяцем сказочных отношений, Рейнхард. Ты всё-таки меня сделал — твой подарок вышел явно более незабываемым.
Часть 37
— О-о, я смотрю кто-то вчера здорово надрался.
— Я не видела, кто. Я была пьяна, — сторонюсь, пропуская в гостиную отвратительно бодрую Диану. Она, немного прихрамывая, входит в дом и берёт со столика пустую бутылку.
— "Мерло"? — нюхает горлышко. — Отличный выбор, у меня после него обычно голова не болит.
— У меня тоже голова не болит. У меня болит здесь, — бью ладонью по грудной клетке, и Ди закатывает глаза:
— Ну, давай, попроси меня тебе посочувствовать. — И резко: — Не дождёшься. Это всего лишь мужик — две руки, две ноги, пенис. Горстка амбиций и гора самомнения. Выгляни в окно, таких в Москве как собак нерезанных! Да, может, конечно, не таких красивых, и зад явно не у каждого такой сочный…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Спасибо, утешила. Будь добра, сходи в ванну и принеси мне мыло, я пока в кладовке верёвку найду.
— Шутишь? Это хорошо, — миролюбиво улыбается подруга и любя притягивает меня к себе. — Брось, детка, уверена, что ты что-то напутала. Сама не верю, что говорю подобное, но надо было всё-таки выслушать этого козла.
— И ты туда же? Я собственными ушами слышала…
— …что девочка называла его папой, я помню, — перебивает. — Ты мне раз десять за ночь позвонила. А ты не подумала, ну так, чисто допустить, что они с этой барышней давно в разводе и она припёрлась отдать ему забытую при делёжке имущества солонку?
На секунду задумываюсь и отрицательно машу головой.
— Нет. Я уверена, что это его немецкая семья. Они не выглядели злейшими врагами. Я видела их собственными глазами, Диана! Глядя на них ни за что не скажешь, что совсем недавно они спорили, кому достанется блендер, а кому китайская ваза.
— Ну, знаешь ли, не все расстаются врагами, — резонно замечает Диана и скидывает жакет. — Моя мама осталась с бывшим в отличных отношениях. Он даже оставил ей почти всё своё имущество.
— Так ты же говорила, что он обобрал её до нитки и чуть не продал какому-то марроканцу за карточные долги!
— Это был второй. А я сейчас о четвёртом. Может, кофейку? Пойди прими душ, приведи себя в порядок, а я сварю сама, так и быть, — и словно хозяйка двигается в сторону кухни. — А это ещё что за алтарь? — остановившись, брезгливо тычет пальцем на возложенный на книжной полке белый носок, расчёску Курта и забытую-таки зубную щётку.
Подбегаю к вещам и со взглядом сумасшедшей сгребаю всё в кучу. Словно священный Грааль жму к груди, делая шаг назад:
— Это его… Осталось.
— Ну так и выброси к чертям!
— Я хотела, клянусь… Но… Господи, Ди, я не могу без него. Когда его нет, мне словно дышать нечем, понимаешь? Как будто дыра вот здесь, в груди. Я влюбилась, как последняя дура, — всхлипываю и обессиленно оседаю на подлокотник дивана. — Хотя такой циник как ты вряд ли хоть раз рвал сердце из-за двух рук, двух ног и пениса. Да и мне не сто́ит, конечно…
— Ульяна, всё я понимаю, или ты серьёзно думаешь, что я никогда никого не любила? — без всяких шуток говорит Диана и это совсем на неё не похоже. Дохромав до дивана, прижимает мою голову к своей шикарной груди и, немого раскачиваясь, делится: — Да-да, твоя стерва-подруга постигла философию неудач. Было время, когда я ужасно сохла по одному придурку, ещё в колледже. Мы даже собирались пожениться… А потом я за шкирку сняла с него Риту Самойлову — местную шлюшку. В общем, с тех пор я никого не люблю. Только себя и хороший секс с красивыми мужчинами, но не их самих. Кстати, хочешь знать, как я вывихнула палец на ноге?
— О, Боги, Андрей… — в ужасе округляю глаза, и Ди согласно качает головой.
— Верх ногами, представляешь!? Тот ещё экстрим.
Не смотря на паршивое настроение, я хохочу в голос, а Диана ворчит, что вместо того, чтобы ей посочувствовать я смеюсь до слёз. Но я вижу, что она вздохнула с облегчением.
Всё-таки иметь верную подругу — это настоящий подарок. А мужики… Да к чертям их! Ди права — любить в первую очередь нужно только себя.
***
После завтрака мы едем домой к Диане. Да, я малодушно убегаю из квартиры, где была так счастлива последний месяц. А ещё я боюсь, что если он снова приедет, я не смогу его не впустить. Причём не только в дом…
Порой я думаю, что, может, я действительно поторопилась, может, надо было… А потом вспоминаю маленькую девочку и сомнения разом исчезают.
А ведь я спрашивала у него, не имеет ли он, случаем, семерых по лавкам, на что он абсолютно серьёзно ответил, что нет, свой драгоценный биоматериал он направо и налево не раздаёт. И тут "папа"!