— Осталось три секунды, — бесстрастно сказал голос.
«Стрелять на звук, но ведь он может быть не один, — тоскливо прикинул Мервин. — А опрокинуть стол и нырнуть в сторону — на это просто не хватит сил!»
В то же мгновение суетливым рывком на ноги поднялся Дылда. Лицо его побелело от страха, и по нему текли слезы — слезы жалости к себе.
— Не надо гранаты, — крикнул он. — Не надо! Я вот он, здесь!..
— А-а-а! Сортирный вояка! — В голосе зазвучала издевка. — А где же твой приятель? Помнится, мы так и не закончили с ним нашу приятную беседу!..
— Здесь, он тоже здесь! — торопливо проговорил Дылда. — Ему трудно подняться, он в обе ноги ранен, а я — в одну!..
«Да он у этого зажравшегося в тылу янки вроде бы прощения просит! — с внезапно охватившей его злобой подумал Мервин. — Прощения — за что?! За то, что нас еще не прикончили партизаны?»
Стараясь не застонать от боли, он привстал на одно колено, потом медленно поднялся во весь рост. Из темноты вышел красномордый сержант ВВС. Он остановился шагах в трех от стола и некоторое время разглядывал исподлобья Мервина и Дылду. Маскировочный костюм его был разорван в нескольких местах, лицо покрыто ссадинами.
— А-а, кто старое помянет — тому глаз вон!.. Это вам, кивята желторотые, говорю я — Грэхэм Барлоу. — Он махнул рукою, словно после долгого спора с самим собою принял наконец твердое решение. — О'кэй?
— О'кэй! Великолепно! — затараторил Дылда Рикард. — Предлагаю по глотку рома. Лучший ром, какой только есть в Сайгоне! Зря, что ли, я флягу столько миль волок?
— Ром так ром, — снисходительно согласился американец. — Сегодня я добрее самой ласковой сестры милосердия.
Он взял флягу и стал пить из нее жадными глотками. Его шатало, ром лился ему на подбородок, на шею, на пол. Наконец он вернул флягу Дылде и тяжело оперся руками о стол.
— Наследство небось миллионное получил? — заискивающе хихикнул Дылда. — Или еще в чем повезло?
— Что-о? — тупо спросил американец. И тут же, словно проснувшись, продолжал: — А-а, это ты, кивеныш… Нет, наследства я не получил. Зато у меня другое семейное торжество. Сегодня получил письмо, что мой отчим подох.
— Что, крутой человек был? — участливо поинтересовался Дылда.
— Крутой? Не то слово… Поверишь, у меня к пятнадцати годам все передние зубы покойничком выбиты были. Бывало, придет домой пьяный со скачек. Он на скачках все свои жалкие центы просаживал. Так вот, подвернусь я ему под руку — бац мне кулаком в рыло. И очередного зуба как не бывало… И этот шрам, — он показал на багровый рубец на щеке, — тоже память о покойничке. Из-за него я на улицу мальчишкой ушел, сестра шлюхой стала…
— Незавидный дэдди, — сокрушенно поддакнул Дылда, отпив рома и вновь передавая флягу американцу.
— Ничего, — злорадно сверкнул тот глазами. — Я в прошлом году в отпуск к себе летал, в Орегон. Ну, на прощание и отделал, как ты говоришь, «дэдди». Печень да почки малость с места ему сдвинул. Вот он и присоединился наконец-таки к большинству…
Грэхэм запрокинул голову, вылил в горло остатки рома.
— Будет ли самолет на Сайгон? — негромко спросил Мервин.
— Должен скоро быть, — ответил американец. — Каких-то двух раненых вывезти должны. А-а, это, наверно, о вас была речь? — Он пьяно ухмыльнулся.
— Неужели тут больше никого нет? — Дылда поежился.
— Туземцы на постах вокруг аэродрома, — американец пренебрежительно махнул рукой. — А кто еще?
— Да мы вроде слышали выстрелы, когда сюда подходили, — сказал Дылда.
— Выстрелы? — Грэхэм пожал плечами. — Партизаны. Лазутчики… Мне сегодня охрана троих привела.
Свеча почти догорела. Американец обернулся к Дылде, протянул руку, сказал:
— Дай-ка фонарь!
И, включив сильный дальний свет, пошел в глубь сарая. Дылда и Мервин двинулись следом. Каждый шаг причинял им боль. Сейчас бы упасть прямо вот тут, на земляной пол и забыть, забыть, забыть обо всем на свете!.. Но американец здесь старший, от него зависит, посадить их на самолет или нет, и надо делать вид, что им интересно, куда он их ведет, и слушать, что он расскажет. А тот остановился и, осветив одну за другой три небольшие кучки какого-то тряпья, произнес:
— Так ни слова и не сказали, мерзавки!
— Кто? — спросил Мервин.
— Да хотя бы вот эта, — в сердцах воскликнул американец и осветил ближайшую к нему кучу. Мервин наклонился, пытаясь разглядеть то, на что показывал Грэхэм.
— Но ведь это же девочка, почти ребенок! — в ужасе вскричал Мервин, не в силах оторвать взгляда от залитого кровью лица. Над левой бровью чернел аккуратный кружок — сюда вошла пуля. Рот девочки был раскрыт, словно она еще силилась что-то крикнуть. Худые, почти прозрачные руки со сжатыми кулачками лежали на груди.
— Хорош ребенок! — зло проговорил американец. Он пнул ногой голову трупа, перевел луч фонаря дальше. — Может быть, эта тоже ребенок? Или вот эта? Так вот эти детки хотели подорвать аэродром, понятно? Тот самый, с которого сегодня уже улетело более пятидесяти раненых и с которого через полчаса улетите вы.
— К черту раненых! И к черту нас! — тихо сказал Мервин. — Кто вам сказал, что они хотели подорвать аэродром?
— Брось, парень, дурака валять! — американец нахмурился. — Идет война. Сегодня ты жив. А завтра? Туземцы из охраны приволокли трех деревенских девок. Ну а лазутчицы они или нет — теперь один бог разберется в этом. Пришлепали бы вы чуть раньше, позабавились бы вместе. Дылда Рикард, который молча стоял поодаль, согласно кивая словам американца, первый заметил, что с Мервином творится что-то неладное. Он, словно задыхаясь, ловил ртом воздух, руки его судорожно дергались.
— Мервин! — крикнул что было сил Дылда, чувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное, — Мервин!!!
И настолько страшен был этот крик, что американец сразу отрезвел. Улыбка сползла с его губ. Он рванул из-за пояса пистолет, но на какую-то долю секунды опоздал.
— Убийца! Палач! — с каждым словом Мервин всаживал в американца пулю. Он еще что-то кричал невнятное, похожее скорее на стон, на дикий звериный стон. И все стрелял и стрелял. Он бы стрелял и еще в этого корчившегося на полу гада, если бы в пистолете не кончились патроны. Но они кончились.
Переступив через тело американца, Мервин прикрыл тело одной из девочек полой старой, грязной шинели, которая валялась тут же. Выпрямившись, он перевел дыхание и только тогда услышал причитания Дылды:
— Что ты наделал? Ну что ты наделал? Нас обоих ждет военно-полевой суд! Четверть унции своего же свинца от своих же получим в затылок!..
Он поднял с пола фонарь, который продолжал гореть, подбежал к двери, прислушался. Вернувшись к Мервину, с трудом вырвал из его руки пистолет. Тщательно протер его своим грязным носовым платком, бросил на пол рядом с трупом одной из девочек. Почему-то перейдя на шепот, спросил: