Читать интересную книгу Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Ну, видите, — Байчи положил на его плечо белую, поросшую кудрявыми волосами руку, — вот здесь, под нами, на крыше…

Тереи заметил двух неподвижно стоящих с раскрытыми клювами коричневых скворцов. Перья на шеях у них топорщились, раскрытые крылья повисли.

— Их мучает жара?

— Нет, небольшой перерыв, они сейчас снова начнут драться… Один пытается схватить другого за горло, задушить и выклевать у него язык, — говорил мрачно посол, — маленькие, певчие пташки. На кого вы ставите? Держу пари, что вот тот маленький, справа, победит. Ну, давайте, давайте, — погонял он птиц.

Как по сигналу, скворцы бросились друг на друга, они дрались клювами, царапали лапами, пружинисто отскакивая от противника. Выдранные перья свисали с их голов. Сцепившись, они крыльями сталкивали один другого в поблекшую на солнце листву. Похоже, я там борьба не прекращалась, потому что встревоженные ящерицы убегали на раскаленную стену.

— Жаль, что мы не увидим конца, — выпятил нижнюю губу посол, — но я, как вы, вероятно, догадываетесь, пригласил вас по другому вопросу.

Он подвел Иштвана к стульям, предназначенным для гостей.

— Давайте сядем. Сигарету? Нет? Правильно. В такой жаре сердце испытывает кислородное голодание, да и легкие будто вареные…

Байчи сидел, устало положив руки на подлокотники кресла. Глаза были полузакрыты, рот приоткрыт. Ниточки пота поблескивали на толстой шее. Измученный, старый человек, только темный, живой зрачок предупреждал, что не следует спешить с выражениями сочувствия, поскольку это может быть восприняло как обвинение в преждевременной слабости.

«Сколько же ему лет? — думал Иштван. — Пятьдесят четыре — пятьдесят пять. Еще не старый, но преждевременно изношенный, сгоревший. Его состарила борьба».

— Мне пришлось уволить шофера, — начал спокойно посол, — хотя он мне нравится. Хороший водитель… — Он посмотрел, какое впечатление окажет его объективная оценка на советника, и тут же добавил: — Только характер у него неровный, истерик. Нервы прямо под кожей, как у всех у них. Мне немного его жаль, поскольку увольнение совпало с кончиной его жены, хотя в этом случае я смерти не придаю особого значения. Так вот, я хотел бы, чтобы вы тактично ему вручили дополнительно сто рупий, только не говорите, что от меня. Мне его благодарность не нужна. И побеседуйте с ним, а потом зайдите ко мне. Предчувствую, что с ним у нас могут быть трудности… Ну, а теперь расскажите, что слышно?

— Ничего особенного, мертвый сезон.

— Может, что-нибудь откопаете? А что хорошего в кино? Вы совсем скисли, советник; неужели все знакомые дамы уехали? Только словечко скажите повару, он тут же приведет… Но при такой жаре, — он тяжело вздохнул, — ой, молодые, молодые, не умеете вы беречь себя…

Это не было похоже на выговор, скорее на чувство зависти.

— В «Сплендид» с сегодняшнего дня идет «Кабинет восковых фигур», фильм о похитителях трупов, английский.

Посол смотрел, подпирая желтым от никотина пальцем опухшее веко, словно раздумывая, нет ли случайно в этой информации какого-нибудь скрытого смысла.

— Знаю, видел пять лет назад в Женеве. Грустно, что в основном все уже в прошлом, ты все испытал, пробовал, бросал… Как мало осталось лиц, которые ты хотел бы встретить, пейзажей, которые надо было бы посмотреть. Виденное тобой в молодости, даже голодной, было прекрасным, мир был наполнен яркими красками, а сейчас он изношен, стерт, как залежавшийся товар. Вы скажете: жара, захотелось Деду пооткровенничать, я ведь знаю, что вы меня так называете. Нет, советничек, это годы… Я говорю не о своем возрасте, а о том, как я сам себя ощущаю, не по паспорту. Смерть меня не удивляет. Мы встретимся как знакомые, которые уже обменивались поклонами. Из темноты в темноту. Индусы — счастливые люди. Я уже там был, — бормотал он, думая о чем-то своем, — а вокруг ничего не изменилось. Был. Но мы не любим думать об этом мгновении.

Неожиданно, словно только что увидев Иштвана, он поднял глаза я глухо проговорил:

— Так вам нечего мне сказать?

— Ну, разве только о деле Райка, — бросил Тереи.

— А откуда вы об этом знаете? — ощетинился посол. — Совершенно секретная информация.

— От журналистов. Нагару сообщили. Завтра о деле Райка будет говорить весь мир. Но это только начало.

— И вы имеете смелость так думать? — грозно произнес Байчи. — Лучше оставьте эту надежду. Власть всегда требует жертв, а управлять страной — это вам не в игрушки играть, насилие необходимо, чтобы там ни говорили. Если, конечно, хотят чего-то добиться… Ну, естественно, насилие, которое народ одобряет и с которым в конце концов свыкается, если хочет что-то значить в нынешнем мире.

Он какое-то время сопел, мрачно глядя на Иштвана. Потом добавил:

— Я не люблю людей, которые раскапывают могилы, суют нос в тюрьмы, влезают, куда не надо, а потом жалуются, что там воняет. Никуда от этого не денешься! Любая, даже самая лучшая власть оставляет свои отходы... Не о помойке надо спрашивать, а о том, что дано людям, что сделано, есть ли какая-нибудь гарантия, что все не разлетится к чертовой матери, не развалится ли Будапешт, как разворошенный муравейник. И начнется паника, беготня и всеобщая бестолковщина… А может, вы один из тех, кто не только не любит никого слушать, но и сам не способен приказывать; такие хуже всего! И я их за километр чую. Так вы говорите, что Нагар получил информацию? Ему можно верить. Хуже всего, когда то, на что мы не обращаем внимания, найдет широкий отклик на свете и, вернувшись, вызовет переполох. А я так бы хотел спокойно дожить свои дни. Когда раз в несколько лет приезжаешь в Венгрию, видишь прогресс, сколько построено, и на сердце легче становится, потому что здесь и мой труд, и страдания, и бессонные ночи. И я вас прошу, — он сменил тему, опершись животом о стол, — скажите несколько теплых слов Кришану, лучше, чтобы мы расстались друзьями. Я рассчитываю на вашу тактичность.

Иштван знал, что в номерах нет телефонных аппаратов, и все же никак не мог справиться с нетерпением, когда портье, покашливая, заявил, что сейчас попросит мисс Уорд к телефону… И пока он машинально скреб ногтем стену, рисуя наклонные черточки, которые превратились в ее монограмму, ему казалось, что издалека слышно стрекотание цикад, прячущихся в запыленных гирляндах галереи. Время тянулось ужасно медленно, от этой пустоты ему стало тошно. По правде говоря, Иштвану особенно нечего было ей сказать, кроме одного слова, которое объясняло бы его беспокойство и тоску, но он знал, что этого слова не скажет, что фразы будут мертвыми, как гипсовые отливки, Тереи помнил о множестве ушей, подслушивающих их разговор, немых свидетелях, скучающих и любопытных, представлял девушек с побрякушками на шеях и наушниками, приклеившимися к мокрым от пота и душистых масел волосам, телефонистки сидели сейчас на всей линии, выполняя свои служебные обязанности или просто из любопытства.

Неожиданно он услышал далекий, немного изменившийся голос Маргит: — Алло! Алло!.. — А потом более сердечно: — Это ты, Грейс?

— Это Иштван, ты не ожидала…

— Нет. Не тебя… О, как хорошо, что ты позвонил. Спасибо тебе.

Тереи молчал, а она тут же продолжила:

— Может быть, приедешь? Когда я тебя увижу?

— В субботу вечером.

— Еще четыре дня. Страшно долго. Я могу тебе позвонить? Иштван не ответил. Ему еще хотелось скрыть знакомство с ней, оградить от других, оставить только для себя. Впереди он видел лишь одни многочисленные препятствия, подобные нависающим над ними лавинам, которые так легко обрушить вниз.

— Я получил твое письмо.

— Ах, так это оно тебя заставило позвонить. А я думала, что ты сам, что и в самом деле соскучился по мне, — он скорее отгадал, чем услышал нотку разочарования в ее голосе.

— Так оно и есть, — Иштван облизал склеивающиеся, неожиданно отказавшиеся повиноваться губы.

— Что — так оно и есть?

— Соскучился, Маргит.

— Если это правда, то ты не звонил бы, а уже приехал ко мне.

— Но ведь я не могу.

— Видно, ты не очень соскучился. Тереи молчал, сраженный, она была права.

— Извини меня, — торопливо сказала она. — Я избалованная, капризная девчонка. Всегда получала все, что хотела. Знаешь, даже ожидание доставляет мне радость, которой я раньше не знала, Иштван, где ты? — неожиданно забеспокоилась она. — Алло, ты меня слышишь?

— Да, — взволнованно ответил он, — все слышу. Это прозвучало так, словно Иштван признался — твои слова западают в мое сердце, я понимаю, вбираю в себя, говори еще, говори.

Тут в трубке послышались мужские голоса, нетерпеливые, выговаривающие, они звали Маргит. Тереи стало неприятно, словно весь предыдущий разговор был просто хитрой уловкой.

— Подождите, я сейчас приду… Это Грейс, моя приятельница из Дели… У меня небольшой прием, слишком жарко, чтобы куда-то идти, мы сидим, слушаем музыку Бартока, — оправдывалась она перед Иштваном, — немножко выпиваем, но умеренно. Все свои, не ревнуй, профессор, доктор Конноли, которого я обещаю тебе привезти, раз уж ты его пригласил… Мне так ужасно хочется тебя видеть, — сказала она совершенно другим тоном. — А сейчас быстро скажи мне что-нибудь приятное, что я могла бы вспомнить перед сном.