– Понятно, – тот расположился в гостиной, поставив саквояж с вещами на софу. – Когда камрад Троцкий сообщил мне этот адрес, я не подозревал, что убежище находится столь далеко от Мюнхена. Без автомотора туда добираться часа четыре!
– За нами пристально следила полиция. Это сейчас события происходят в центре… Вчера ожидали прибытия целой дивизии с севера. С артиллерией.
– Пушки бахали, я слышал, – Федор уселся на софу и перебросил ногу за ногу. – Скажите, Карл, как ведет себя местный князь? Его устраивает, что центральная власть прислала сюда пушки – разбирать Мюнхен по кирпичам?
– Возможно, вы не знаете одну особенность нынешней Баварии, – Либкнехт отлип от телефона и присел рядом. – До войны с Россией бывшим королевством правила большая семья, наследники короля Людвига. Мужчины и даже юноши ее полегли в бою у Даугавы. Осталась лишь вдова, она и правит. Но у нее нет такого политического веса, как у мужа.
– А местная промышленная элита? Банкиры? Класс эксплуататоров?
– Им важнее рабочее восстание подавить.
– Они вызвали войска с артиллерией? – не поверил Федор.
– Не знаю. Мало сведений. Может – да, а может – нет.
Когда уже стемнело, послышалось тарахтение автомобильного движка. За окном мелькнул свет фар. У ворот требовательно запищал клаксон.
«Неужели узнали, где мы прячемся?» – подумал Федор. Он оттеснил оробевшего политика и двинул к выходу, приготовив револьвер, изъятый у германского шпиона. Попасть в руки полиции в первый же день пребывания в Баварии ему совершенно не улыбалось.
– Откройте! Здесь раненые! – раздался очень знакомый голос из-за забора.
Федор сам отодвинул засов и распахнул створки, невзирая на протесты привратника, убежденного, что у камрадов не может быть автотранспорта. Во двор вбежал Юрген Грюн и руками стал показывать водителю автобуса, чтоб заруливал внутрь. Затем разглядел Федора.
– Герр Клаус! Вы с нами? В автобусе раненые! Где фройлян Джулия?
Он был измотан и измучен, в волосах запеклась кровь. Оттого, наверно, у Юргена путались и мысли, и слова.
Федор ничего не ответил, потому что во все глаза смотрел на надпись вдоль борта автобуса: Polizei. Более того, водитель и второй крепкий мужчина были в полицейской форме, с дубинками и револьверами. Они же стали выносить раненых.
– Юрген! Вы угнали у полиции автобус и переоделись в их форму?! – спросил подошедший Либкнехт.
– Нет, камрад. Поверить трудно, но мы теперь заодно против прусских войск. Фрайкор тоже за нас. Спасем революцию! Потом она перекинется в Пруссию и другие земли.
– Только не кричите «рот фронт», не нервируйте союзников, – подсказал Либкнехту Федор.
Как и предполагал Друг, Германская империя начала трещать изнутри.
– Ничего, – вещал он. – Все нормально. Если российское правительство решит, что немцы недостаточно уравновешивают лягушатников, пусть кинут кость пруссакам. Они – самые воинственные и агрессивные среди германцев. В моем мире это называлось «многовекторная политика».
– А по-моему – беспринципность и непорядочность, – огрызнулся Федор.
– Ты прав. Чаще всего именно эти два слова характеризуют внешнюю политику большинства государств, – согласился Друг. – Потом подискутируем. Давай поможем раненым.
Один из полицейских рассказал, что пруссаки захватили северо-восток города. Бьют на поражение, не щадят больницы. Поэтому пострадавших везут подальше от мест боев – туда, где будут создаваться временные лазареты. А то, что здесь находится гнездовье социалистов, полиции известно. Так какие счеты? Всем надо выжить и спасти Баварию… Разберемся после.
По лицу Либкнехта читалось, что обещанное «после» для эксплуататорских классов выдастся не менее жарким, чем эти уличные бои.
Глава 15
В январе Мюнхен принимал чемпионат Европы по канадскому хоккею с шайбой. В том же месяце в Давосе прошел еще один чемпионат, более представительный, по европейскому хоккею с мячом. Друг просил Федора, когда они еще жили в Гамбурге, показать газеты с отчетами. В прежней жизни он смотрел хоккей по телевизору и болел за наших. То есть за россиян, игравших в КХЛ и на чемпионате мира, за легионеров – в американской НХЛ. Федор удивлялся, как столь странная заокеанская забава привлекает к внимание Друга. Но покорно просил газеты у мастера цеха.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На фотографиях из Мюнхена было запечатлено, как крепкие парни в свитерах и широких штанах, на шее – шарф, валтузились по ледяному полю, гоняя клюшками шайбу размером с консервную банку.
А еще там было много снимков Мюнхена – крупного города с солидными четырех- и пятиэтажными домами несколько тяжеловесной архитектуры, обязательно с башенками или круглыми выступающими элементами фасада, чтоб каждый напоминал об английской пословице: мой дом – моя крепость.
Из-за общей массивности строений любой, попадавший в Мюнхен, должен был себя чувствовать пигмеем. Громады соборов и дворцов морально давили. Они казались гигантами, которым достаточно сделать шажок, чтоб от прохожего осталось мокрое место.
В этом самом богатом до Русской войны городе Германии преобладал гужевой транспорт: коляски с откидным верхом и огромными задними колесами, легкие брички и кареты. А вот ломовых извозчиков с телегами, которых масса в обеих российских столицах, практически не имелось – грузы развозились автомобилями. Или просто фотограф отбирал для газеты снимки с машинами, вестниками новой эпохи, а не безобразными повозками.
Мюнхен, увиденный Федором вблизи, напоминал запомнившийся по газетным фото город разве что стилем архитектуры. Тот, принимавший хоккейный чемпионат, был упорядоченным, чисто убранным, как полицейский в мундире, застегнутом на все начищенные пуговицы.
Нынешний Мюнхен, если и походил на полицейского, то раненого.
По улицам стелился редкий вонючий дым, хотя явных пожаров не наблюдалось. Очевидно, горел мусор.
Проспекты и площади практически обезлюдели. Праздношатающихся – ни одного. Восстание смело с улиц всех: торговцев, чистильщиков обуви, разносчиков, цветочников, мальчишек с газетами, старьевщиков, собирающих пожертвования монашек, бродячих музыкантов, художников с мольбертами на тротуарах, воркующих парочек и подобную им публику. Бронзовый король Людвиг на бронзовом же коне с удивлением смотрел на пустую площадь Одеонсплац, обычно полную его подданных.
Сновали мужчины делового и решительного вида – отрядами и мелкими группами. Часть передвигалась в кузовах грузовых авто. Автобус, доставивший в город Федора, Юргена, Либкнехта и пару полицейских, обогнул конную статую и повернул к Одеону. Там располагалось Министерство внутренних дел Баварии и полицейский комиссариат Мюнхена[1].
Среди множества незнакомых лиц внутри здания мелькнуло одно узнаваемое и даже очень. Троцкий не мог оставаться вдали от событий. Он тоже заметил вошедших и бросился навстречу, пожав руки Федору и Либкнехту.
– Камрады! Через полчаса начнется собрание при министре с участием командиров фрайкора и рабочих отрядов. Будем пытаться наладить координацию. Пока получается плохо. Полицейские смотрят на нас зверем, да и наши… соответственно.
– Не удивлен, – сказал Федор. – Правительственные продвинулись далеко?
– Их называют пруссками. Прорвали нашу оборону у Грослаппена, двигаются к центру вдоль набережной Изара.
– Вдоль набережной? На таком узком фронте? – удивился Федор. – Слухи были про целую дивизию!
– Возможно, преувеличивают, – Троцкий гордо вздернул бороденку. Мол, коль преувеличивают, значит – трусят. А мы не такие. – Пруссаки идут не торопясь. Стреляют из пушек издалека. Наверно, для острастки. Разгромили десятки домов, больницу. Впереди боевой маг-электрик и пара броневиков. Доходят до баррикады, маг вылезает и бьет цепной молнией. В результате защитники или убиты, или оглушены. Пехота под прикрытием броневиков бежит к баррикаде, перелезает ее и добивает уцелевших. Потом они останавливаются, примерно на день. Делают повальный обыск на взятых площадях.