Читать интересную книгу Партизанская искра - Сергей Поляков

Поэтому Поля все минуты зимнего досуга с трепетом отдавала этой кропотливой работе. Наконец, сегодня она передаст знамя Парфентию Гречаному — руководителю организации. Она представляла себе, как понравится Парфентию её работа, и ей было приятно.

И сама встреча в весеннем лесу, вдали от села, волновала девушку и заставляла сердце биться неспокойно, в неясном ожидании чего-то необычного, радостного. Может, это происходило от мысли, что сегодня она впервые наедине встретится с Парфентием. В последний раз они были вдвоем в ту памятную новогоднюю ночь, когда её, убежавшую от пьяного немца, согревал Парфентий. Последнее время их встречи происходили на людях, в разговорах о листовках, об оружии, о приеме в организацию новых комсомольцев. Иногда Поля случайно, а может и преднамеренно, кто знает, встретившись взглядом с Парфентием, чутким девичьим сердцем угадывала, что помимо мыслей и чувств для всех, у Парфентия было чувство, предназначенное только ей, и слова только для нее. Но, расходясь по домам вместе со всеми или поодиночке, они всякий раз уносили с собой невыраженные чувства и невысказанные слова. Какими должны были быть эти слова, ни Поля, ни Парфентий еще ясно себе не представляли. Да и само чувство было еще смутным, неопределеным. Но что же все-таки заставляло сердце так настойчиво биться? Почему душою овладевало непреодолимое волнение? Почему, наконец, время до заката солнца так медленно тянется?

На дворе стояла погожая весна. В буйном цветении садов, как в пене прибоя, тонуло село. Солнце, еще не жаркое, нежно по-весеннему грело. Лучи, пробиваясь сквозь густые сплетения листвы, расстилали по траве тонкие кружевные узоры, проникали даже в самые узенькие щелочки, пронизывая темноту ослепительными шпагами. И казалось, на всем, до чего дотрагивались нежные солнечные пальцы, оставался зримый след их благодатного прикосновения. И если порой налетал легкий, ароматный ветерок, то и он будто не дул, как положено ветрам, а по-детски ласкался. И люди, суровые люди, поглощенные своим горем и заботами, улыбались, подставляя лица юному ветру.

В такую чудную пору девичьему сердцу ни за что не удержать порывистого биения. Тесно ему в груди, оно стремится вырваться на простор. И невольно хочется, чтобы рядом билось другое, такое же открытое юное сердце.

А солнце, как нарочно, медленно тащится по небу. Поле кажется, что оно вовсе не движется, а стоит будто окаменелое на месте да еще посмеивается.

Девушка решила выйти из дому пораньше. Ей предстояло окольным путем, через Катеринку, пройти на остров в лес. Знамя она приготовила заранее и спрятала под подушку.

— Ты далеко собираешься? — спросила мать.

Поля знала, что этого вопроса не обойти, в семье было так заведено, и заранее приготовила ответ.

— Схожу к Марусе Коляндре в Катеринку. Что-то ее не видно давно, не заболела ли?

Дарья Ефимовна подозрительно посмотрела на дочь.

— А зачем новое платье надеваешь? Напрасно, дочушка.

— Я сверху старый жакет надену.

— И платок тоже. На вот, моим покройся.

Поля надела свой старый в заплатах жакет и надвинула по-старушечьи на глаза серый клетчатый платок матери.

— Ну, так подойдет? — засмеялась Поля.

Мать придирчиво осмотрела Полю с головы до ног и одобрила её наряд.

С тех пор как в Крымку пришли «чужинцы», Дарья Ефимовна зорко следила за дочерью. И всякий раз, провожая Полю на работу или к подругам, мать кудлатила Поле волосы, лезла рукой в печку за сажей и, как заправский художник, наносила на лицо дочери несколько грязных мазков.

Сегодня, по настоянию Поли, процедура с сажей была отменена.

— Сапоги обуй. Низом пойдешь, понад речкой, сыро там, небось, — схитрила мать.

Поля рассмеялась, разоблачив уловку матери.

— Ты у меня умница, мама.

— Больше тебя живу на свете, потому и умнее, — с напускной серьезностью сказала мать и, не выдержав, улыбнулась. Она понимала, что дочь шутит, но была рада, видя Полю сегодня веселой. Любящей матери немного нужно, чтобы быть счастливой. Что поделать, когда дети теперь так умны, и им приходится во многом уступать и радоваться, если удастся хоть чуточку настоять на своем.

— Ты надолго? — спросила мать.

— Ско-о-о-ро ве-ер-ну-усь! — весело пропела Поля и порывисто поцеловала мать.

Дарья Ефимовна оправила у Поли прядь волос, выбившуюся из-под платка, и подумала, что сегодня она, пожалуй, напрасно заставляет дочь кутаться в старый платок.

Поддерживая рукой сверток за пазухой, Поля пошла улицей села к мостику через Кодыму.

Поравнявшись со школой, где теперь была румынская ферма, девушка почувствовала, как сжалось сердце. Сколько счастливых детских и юношеских лет проведено здесь! Лучше бы не видеть.

У школьных ворот стоял агроном Николенко и разговаривал с двумя румынскими солдатами.

По привычке с детства здороваться со старшими, даже с незнакомыми людьми, она уже хотела было поклониться и сказать «добрый день», но удержалась от этого намерения. Агроном Николенко не был сейчас для неё старшим, внушающим уважение человеком. И она, решительно отвернув голову в сторону, прошла мимо. И если бы в этом момент её окликнули, она не оглянулась бы.

Перейдя через мосток, соединяющий Крымку с Катеринкой, Поля пошла вдоль берега реки к лесу. Она легко ступала по влажной земле. Мягкая шелковистая трава бесшумно никла под ногами. Из травы весело глядели на мир ослепительно желтые одуванчики.

Тишина, безмятежная гладь воды, этот пышный ковер из цветов, пробудили в душе девушки чувство необычайной радости, заставили на время забыть все тяжелое, гнетущее, что окружало её. Будто и не обрывалась счастливая жизнь, будто все это было вчера и продолжает существовать сегодня. А то тяжелое, гнетущее душу, было лишь страшным сном. И Поле захотелось вдруг перелистать книжку своей жизни обратно, всего несколько страниц. Поля без труда перенеслась в свое детство, представила себя маленькой босоногой девчонкой и принялась на ходу срывать одуванчики и плести венок. За этим занятием она даже не заметила, как вошла в чащу леса. Ласковый, юный, он встретил ее — возбужденную, с венком на голове, и заключил в зеленые, прохладные объятия, щедро расстелил на её пути ковер из трав, вытканный ландышами и незабудками. Пернатые хозяева встретили девушку, как милую гостью, приветственным хором. Они щелкали, свистели, трещали на все лады. И ощущение радости жизни хлынуло могучей волной.

— Пойте, пойте, — говорила им Поля, замедляя шаги. Она была зачарована весенней музыкой леса и не замечала, как под ногами в густой траве податливо хрустели сухие ветки, мелькали проворные ящерицы. Сейчас все существо девушки было подчинено этой могучей симфонии. Все слилось в единую песню торжества жизни. В ушах звенело, в висках стучало, гулко билось сердце, тело наливалось горячей упругой силой и, казалось, встреться кто-нибудь здесь и вздумай помешать этому счастью, Поля задушила бы его собственными руками. И тут же на память пришли строки любимого поэта:

Непроницаемой стенойОкружена, передо мнойБыла поляна. Вдруг по нейМелькнула тень, и двух огнейПромчались искры… и потомКакой-то зверь одним прыжкомИз чащи выскочил и лег,Играя, навзничь на песок.То был пустыни вечный гостьМогучий барс.

Поля шла, медленно углубляясь в чащу. Густые кустарники протягивали к ней ветки, цеплялись за рукава и полы жакета, тихонько стегали по лицу. Поля сбросила с себя жакет, сняла старый платок и, присмотрев приметное местечко, повесила на сучок.

Она пошла дальше, сама не замечая, как все громче и громче читала пламенные строки. Не хотелось в эту минуту расставаться с юным, свободолюбивым Мцыри.

Удар мой верен был и скор.Надежный сук мой, как топорШирокий лоб его рассек…Он застонал, как человек,И опрокинулся. Но вновь.Хотя лила из раны кровьГустой широкою волной,Бой закипел, смертельный бой!

— На кого это ты кричишь? — услышала Поля совсем рядом голос. Она обернулась. Перед ней стоял Парфентий и улыбался.

Вид у него был праздничный, торжественно приподнятый. Темносиний костюм, голубоватая рубашка с отложным, выпущенным поверх пиджака воротником, приятно сочетались с его голубыми глазами и светлыми волосами.

— Добрый день, — весело поздоровался юноша, протягивая руку.

— Добрый день, — смущенно ответила девушка, — напугал ты меня, — белое лицо Поли, успевшее покрыться золотым солнечным налетом, рдело не то от возбуждения, не то от плохо скрытого смущения.

— Нет, это ты меня напугала, — ответил Парфентий и, подражая Поле, с подчеркнутым пафосом продекламировал: