трудом удерживаю равновесие, пробираясь следом за Пикси к двери. Она выходит первой и, прикрывая грудь обеими руками, с прямой спиной идет по палубе, игнорируя любопытные взгляды обслуживающего персонала.
Когда я наконец доползаю до спальни, душевая кабинка уже занята, и я плетусь в другую каюту, где тоже есть душ. Сбросив на пол пропахшую потом и рвотой одежду, забираюсь внутрь, по привычке включая ледяную воду.
Хоть меня и трясет в ознобе, не делаю ее теплее. Холод отрезвляет, очищает мысли и проясняет сознание. Я снова силюсь вспомнить, как мы вернулись на яхту, но опять наталкиваюсь на бетонную стену. Это бессмысленно. Белые пятна на сгоревшей матрице не способна заполнить ни одна восстанавливающая программа.
Ткнувшись лбом в стеклянную перегородку, я смотрю на свое обезображенное кровоточащими ссадинами запястье. Сердце глухо барабанит в груди, и, сунув руку под холодную струю, не чувствую ничего, кроме покалывающего онемения.
Через несколько минут приходит долгожданное облегчение и так необходимая мне сейчас ясность мысли. Ледяной душ и правда творит чудеса. Прополоскав рот и почистив зубы, ощущаю себя гораздо лучше. Мир больше не вращается, координация снова в норме и височные доли уже не взрываются от сверлящих спазмов. Отодвигая дверцу кабинки в сторону, я на мгновение застываю, обнаружив в ванной Пикси в длинном банном халате. Ее влажные волосы завёрнуты в полотенце, чистая кожа лица все еще выглядит болезненно бледной. Она отводит взгляд и ставит на раковину какую-то коробку.
— Я принесла аптечку, — тихо бормочет себе под нос. — Твое запястье надо обработать.
— Не надо, я смыл кровь. На мне заживает как на собаке, — отвергаю предложенную заботу.
— Не спорь со мной, — она недовольно поджимает губы. — Прикройся и иди сюда, — говорит со мной, как с ребенком, но я почему-то делаю так, как она просит. Завязав на бедрах полотенце, встаю рядом с ней. Протягиваю руку, глядя на ее отражение. Энжи упорно не смотрит на меня, полностью сосредоточившись на антисептике, которым щедро поливает мои ссадины.
— Больно? — спрашивает Пикси, промакивая красные полосы стерильной салфеткой.
— Нет, — отрицательно мотаю головой. — У тебя легкая рука, детка.
— Вчера ты так не считал, — ангел горько ухмыляется.
— Вчера? — осторожно переспрашиваю я. Она кивает, распечатывая бинт. — Сколько я был в отключке?
— Около пяти часов. Может, больше. Я не считала, — отзывается Пикси, продолжая исполнять роль заботливой медсестры.
Не могу понять, нравится мне это или нет. Слишком непривычное ощущение. Даже в детстве я сам занимался своими увечьями, потому что в большинстве случаев мне приходилось их скрывать. Если мать видела, что я снова порезал себе руки, она впадала в истерику или хваталась за бутылку, но точно не бежала за аптечкой, а отец все сложности решал одним проверенным способом — кулаками или чем-то потяжелее. «Я выбью всю дурь из твоей больной башки», любил проговаривать он, проводя свои исправительные сеансы. Они научили меня одному — никто не должен знать, что иногда боль помогает лучше ледяного душа, но только не та боль, которой «лечил» меня Даррен Мердер. Я и сам умел наказывать себя за дурные мысли. По-своему. Много лет спустя психиатры объяснили мне, что самоистязание не исцеляет, а является одним из отягчающих симптомов психического расстройства. Но тщательно подобранная терапия и нудная болтовня мозгоправов тоже не работали в полной мере, а лишь временно корректировали общее состояние.
— Я не помню, как мы вернулись на яхту, — разорвав повисшее молчание, замечаю, как напрягаются плечи ангела.
Подняв голову, она смотрит на меня в отражении. В ее глазах недоверчивое выражение и что-то еще, вызывающее во мне необъяснимую злость, которую я тут же заглушаю, напоминая, что Пикси не бросила меня в тот момент, когда я точно не смог бы ее остановить. У нее был шанс уйти, но она им не воспользовалась и после всего, что я сотворил, и стоит здесь и бережно бинтует мою руку.
— Мы приехали на такси, — наконец отвечает ангел, опуская ресницы. — Ты решил выпустить пар и отравился колотить свою грушу на нижнюю палубу. Я пошла за тобой, а дальше…, — она прерывается, чтобы разорвать зубами край бинта и завязать его на моем запястье.
— Мне очень жаль, детка. Прости меня, — хрипло шепчу я, дотрагиваясь здоровой рукой до ее лица. Она вздрагивает и решительно отстраняется.
— Нет, — твердо произносит Энжи, требовательно глядя мне в глаза. — Сначала ты мне объяснишь, что за сеанс экзорцизма я наблюдала внизу? Только не рассказывай мне про одержимость дьяволом, потому что я давно выросла из дешевых ужастиков.
— Ты шутишь. Это хорошо, — пытаюсь немного разрядить обстановку.
— Мне совсем не весело, Мердер, — хмуро бросает Пикси, не купившись на мой легкомысленный тон. — Это были самые страшные несколько часов в моей жизни.
— Я знаю и прошу прощения, — произношу смиренным тоном.
— Я больше не поведусь ни на твои извинения, ни на дурацкую улыбку. Мы женаты, Кол. По-настоящему женаты, хотя я бы сто раз подумала, стоит ли ответить тебе «да», если бы ты удосужился сказать мне, что церемония настоящая.
— Именно поэтому я и промолчал, — отвечаю предельно честно.
— Ты не промолчал, а солгал мне, а это разные вещи, — с упреком бросает Пикси, пряча руки в длинных рукавах халата.
Маленькая, злая, растерянная и чертовски напуганная. Нет, она не выросла из дешевых ужастиков, и ее воображение уже нарисовало сюжеты ужаснее, чем в «Изгоняющем дьявола». Я делаю шаг вперед, собираясь избавить Пикси от жутких кошмаров. Она инстинктивно отступает.
— Стой, где стоишь, Кол, — требует ангел. — Теперь ты мне скажешь то, что я еще должна была узнать до того, как ты напялил на мой палец обручальное кольцо.
— Хочешь говорить здесь? — сохраняя абсолютное спокойствие, интересуюсь я.
— Какая разница, где?
— Ты переволновалась, ангел. Может быть, тебе выпить бокал вина, чтобы немного расслабиться? — ненавязчиво предлагаю я.
— Я не переволновалась, Кол, — вспыхивает Пикси, и на ее лице наконец-то проступает румянец, хоть он и вызван гневом. — Я в шоке и в шаге от того, чтобы бежать отсюда без оглядки.
— У тебя была такая возможность, — бесстрастно напоминаю я. — Сейчас — нет.
Она пораженно застывает с открытым ртом, из которого не вырывается ни звука. Наплевав на все ее запреты, я за долю секунды обнуляю расстояние между нами и, сломив короткое, но бурное сопротивление, подхватываю визжащую и проклинающую меня жену на руки. Распахнув дверь ванной ударом ноги, несу Энжи в соседнюю каюту и опускаю ее на кровать.
— Даже не мечтай, что после всего я буду с тобой спать, — кричит она, задыхаясь от злости.
— Теперь это твой супружеский долг,