Можно до бесконечности цитировать статьи, написанные в едином хвалебном тоне. Все они сводились к одному: оперную диву называли феноменом. Впрочем, успех в «Медее» позволит Марии окончательно покорить «Ла Скала», поскольку именно в этом театре она рассчитывала начать сезон 1953/54 года.
Однако не Мария начала этот сезон в «Ла Скала», а ее основная соперница Рената Тебальди. В последний раз. Таковой была договоренность между супругами Менегини и Антонио Гирингелли.
Супруги Менегини появились в директорской ложе театра «Ла Скала» 7 декабря 1953 года. И всякий раз, как только Тебальди выходила на сцену, Каллас начинала аплодировать. Она так громко хлопала в ладоши, что злые языки задавались вопросом, хотела ли она в действительности продемонстрировать свое восхищение Ренатой или же столь бурный энтузиазм был вызван желанием вывести соперницу из равновесия…
Как бы то ни было, Мария добилась того, чего желала в глубине души. В будущем сезоне Тебальди только на очень короткое время выйдет на сцену «Ла Скала».
Когда было принято решение ввести в репертуар этого театра «Медею», возникла серьезная проблема: не было ни одного свободного от контрактов маститого дирижера. Директор театра уже был готов отказаться от постановки «Медеи», как вдруг сама Мария нашла решение. Несколькими днями раньше она услышала по радио концерт классической музыки и запомнила имя музыканта, великолепно владевшего дирижерской палочкой. Это был молодой американец Леонард Бернстайн. Будущий автор музыки к «Вестсайдской истории» в то время был еще малоизвестен широкой публике, и Антонио Гирингелли не очень хотел его приглашать. Он опасался доверить управление престижным оркестром «Ла Скала» этому «коту в мешке». Однако, если Каллас хотела чего-то, директора театров вынуждены были исполнять ее желания! Когда дозвонились до Бернстайна, он ответил отказом, поскольку еще не был знаком с этим произведением Керубини и не хотел ввязываться в эту авантюру. Мария, как всегда решительно, взяла инициативу в свои руки. Она вырвала телефонную трубку из рук Гирингелли и что-то долго объясняла музыканту на английском языке. Ни Гирингелли, ни Менегини не понимали ни слова. Однако результат превзошел все ожидания. Бернстайн согласился приехать в Италию, чтобы дирижировать «Медеей». Небывалый успех будет наградой участникам переговоров, а молодой американец станет одним из самых знаменитых дирижеров в мире.
Каждый выход Каллас на сцену «Ла Скала» зимой 1953-го и весной 1954 года становился ее очередной творческой победой. Выступление Марии в «Лючии ди Ламмермур» производило на публику такое же неизгладимое впечатление, как и в «Медее». Сцена безумия давала ей возможность лишний раз продемонстрировать потрясенной публике недюжинный талант драматической актрисы. И зрителям надо было прилагать усилия, чтобы вспомнить, что они сидят в зрительном зале, а раздираемая страстями, заходящаяся в крике от мучительных страданий и погружающаяся в беспросветный мрак женщина — всего-навсего актриса, играющая роль… В том и состоял секрет Каллас, что она обладала удивительной способностью выходить за рамки спектакля, заставлять публику забывать о картонных декорациях, условностях драматического действия, чтобы задевать зрителя за живое и заставлять его сопереживать всему, чем в данный момент жила она. Если подумать, то все воплощенные певицей героини, все эти женщины с трагической судьбой, погибавшие страшной смертью, хладнокровно убивавшие своих мужей, любовников и даже своих детей, словом, все эти оперные персонажи были весьма далеки от действительности. В наши дни невозможно представить подобных героинь. И все же Марии Каллас удавалось на протяжении всей ее творческой жизни погружать публику в этот фантастический и нереальный мир одной только магией своего чарующего голоса и таланта драматической актрисы.
Было еще одно вещество в волшебном напитке, которым потчевала публику оперная дива: в самой устаревшей концепции оперного спектакля она оставалась удивительно современной. В ее исполнении старомодные чувства обретали новые силы и краски и благодаря ее мастерству становились понятными и близкими современной публике. Убившая своих детей Медея, сходившая с ума Лючия были в исполнении Марии Каллас не героинями из старых сказок и мифов, а вполне современными женщинами. Зрители понимали их страдания и крайности, на которые они шли, сопереживали их душевным мукам так, словно речь шла о них самих… Парадокс: вернув бельканто утраченное им место, что позволило оперному искусству обрести былую славу, потерянную за годы рутинного исполнения, Каллас придала этому искусству современную окраску. Я присоединяюсь к тем, кто, проанализировав феномен Каллас, считал, что после нее никогда больше опера не будет такой, какой она была до нее.
Это поняли работавшие с Марией музыканты, так же как и публика. Поначалу побаивавшийся оперной дивы Леонард Бернстайн сказал после их первой встречи: «К моему великому удивлению, она тотчас поняла, почему я решил убрать отдельные сцены и сократить некоторые арии, в том числе и с ее участием. Во время всех репетиций мы поддерживали самые теплые дружеские отношения. Она понимала все, чего я хотел от нее, а я понимал все, чего она желала».
Те же хвалебные слова, тот же энтузиазм и в суждении великого и ужасного Герберта фон Караяна, дирижера и постановщика спектакля «Лючия ди Ламмермур»: «Она продемонстрировала такие редкие для звезд качества, как покладистость, дисциплину и добрую волю. Подчинение моим указаниям нисколько не мешало ей проявлять личную инициативу, не нарушало ее чудесной способности в нужный момент совершить определенный жест. Она превосходно себя чувствовала, преображаясь в персонаж, которого она играла, оставаясь при этом всегда самой собой».
Арианна Стасинопулос приводит в книге слова режиссера-постановщика оперы «Медея» Маргариты Вальман, которая пыталась объяснить с помощью психоанализа способность певицы входить в образ своей героини: «Мария отождествляла себя с Медеей. Она была молодой женщиной, связанной узами брака с человеком на много лет старше ее. Я уверена, что определенная сексуальная неудовлетворенность заставляла ее искать отдушину в работе. Пение и драматическое искусство позволяли ей давать выход всей неутоленной страсти».
Возможно, в словах режиссера кроется доля истины. Марии не удавалось бы в такой степени сливаться со своими персонажами, если бы в ее тайном саду не росли цветы страсти. Однако они еще не расцвели пышным цветом, а только появились в бутонах. Сексуальная сторона жизни до поры до времени нисколько не тревожила ее. Вспомним, что плотские утехи и раньше мало интересовали молодую женщину, да и Баттиста Менегини являлся не тем мужчиной, который способен был пробудить ее чувственность. Впрочем, Мария была вполне довольна своей жизнью. По крайней мере, на тот момент. Как знать, возможно, она считала, что была рождена исключительно для того, чтобы служить оперному искусству. Страсти, которыми она жила на сцене, вполне отвечали ее духовным потребностям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});