Андрей Фридрихович закатил глаза: «Увы!» — и больше ничего не добавил. Он не любил обобщений, даже если эти обобщения касались далекого прошлого.
Во всем же остальном он был здешний, вполне здешний. И одет был по-здешнему, так же, как и Петр Свистун, — шорты, туфли с ромбиками на носках, рубашка защитного цвета с короткими рукавами. Только у Петра Свистуна на правом плече была оттиснута фабричным способом сова, птица мудрости, которую природа наделила способностью видеть и в темноте, а у Андрея Фридриховича никакой совы не было. Наверное, сова на этой планете является символом власти, подумал я.
II
Не стану передавать подробностей этой удивительной, хотя, к сожалению, и слишком краткой встречи.
Остановлюсь только на отдельных моментах, которые, как мне кажется, представляют интерес для науки.
После крепких объятий все опять уселись на своих местах. Я не знал, садиться мне или обождать, когда скажут, и прошелся из угла в угол, разглядывая скромную, почти спартанскую обитель здешнего председателя.
Но я забыл сказать, что еще сравнительно недавно, лет десять пятнадцать назад, здесь все было не так, как теперь. Бывало, и пообедать без монеты — дудки, не пообедаешь, и обитель у Ивана Павлыча была не в пример нынешней, то есть совсем не спартанская.
По рассказам мальцов-огольцов, упразднение денежной системы прошло в общем-то безболезненно.
И это понятно. Зарплата росла, а цены на товары и предметы снижались. А так как деньги любят, чтобы их тратили, то каждый покупал, что ему надо и чего не надо. Есть, скажем, сервиз, гарнитур, пять-шесть костюмов и платьев, казалось бы, куда больше, — так нет, после очередной получки человек покупает еще один сервиз, еще один гарнитур и вдобавок пару новых костюмов и платьев.
Люди до того захламили свои квартиры всякими ненужными вещами вроде хрусталя, фарфора, мебели (отечественной и импортной), одежды и обуви (обувь здесь в ходу импортная), что им стало тесно. В буквальном и переносном смысле тесно… Пришлось идти на расширение. Кто имел одну комнату, требовал две, кто имел две, стал требовать три, четыре — и так до бесконечности.
Правительство думало, думало, как быть дальше, и наконец решило упразднить денежную систему. В связи с этим в газетах появились статьи, в которых деньги предавались анафеме. Один ученый член-корреспондент, говорят, доказывал, что деньги порождают алчность, взяточничество, лицемерие, карьеризм, двурушничество, очковтирательство, сибаритство, рабское пресмыкательство, обжорство, распутство, словом, чуть ли не все пороки, известные человечеству. Здешнему человечеству, разумеется.
Упразднение, как я уже говорил, прошло в общем безболезненно и не вызвало брожения умов. Конечно, люди лишались некоторых удовольствий получать деньги, толкаясь у кассы, считать и пересчитывать, шурша бумажками, торговать на базарах, стараясь сбыть подороже… Зато приобретали и многие выгоды.
Чего стоила, например, экономия на кошельках! А карманы? Раньше, говорят, они дырявились в два счета, особенно от серебряных рублевиков и полтинников.
А теперь — милое дело! — в карманах хоть шаром покати. И дыр стало гораздо, гораздо меньше.
Объявлено было вечером, а с утра, еще до рассвета, возле магазина собралась порядочная толпа, человек тридцать-сорок, большей частью женщины. Стояли, судачили о том, хорошо это или плохо, а если хорошо, то надолго ли хорошо.
Тетка Соня опоздала немного, однако бочком-бочком протиснулась к двери и отсюда стала подавать реплики. Кто-нибудь скажет: «А глупости, бабоньки, ничего из этого не выйдет!» — тетка Соня тут как тут: «Правда, правда, не выйдет!» Кто-нибудь заметит: «А славно все это, бабоньки! Что хошь, то и бери! И никаких тебе червонцев и сотенных!» Тетка Соня опять подает голос: «Ой, да уж так славно, так хорошо!..» Но вот, наконец, двери распахнулись и все тридцать или сорок женщин и мужчин (в толпе были и мужчины) хлынули в магазин. Глядят — и ничего не узнают.
Прилавков нет, кассы тоже нет. Полки ломятся от всякой материи, отечественной и импортной, на вешалках висят всякие костюмы, платья, всякие мнущиеся и немнущиеся тенниски, шорты… И на весь магазин одна-единственная продавщица. И не продавщица даже, а инструктор-консультант, в обязанности которой входит не продавать, а предлагать, не навязывать, а советовать.
У тетки Сони глаза разбежались.
— А мне бы вот это платьишко… А?..
— Пожалуйста. Но вам больше идет вот то, темное, в полоску, — советует инструктор-консультант, выписанный по случаю прямо из райцентра.
— А я то и другое, — соглашается тетка Соня и берет оба платья — светлое в горошек и темное в полоску.
Берет и смотрит на инструктора-консультанта: что-то она, милая, скажет? А та ничего. Только улыбнулась, как бы недоумевая и досадуя, и прошла дальше, к тетке Пелагее, которая прицеливалась к платью в клеточку, шерстяной кофте в крапинку и шерстяной же юбке в полоску — ко всему сразу.
— Что, кума, аль не нравится? — спросила тетка Соня.
Пелагея замялась.
— Нравится-то нравится, а с другой стороны вдруг и прогадаешь! Ты посмотри, полоски-то ненатуральные!
Тут-то и вмешалась инструктор-консультант, женщина многоопытная, окончившая перед тем какие-то спецкурсы по примерке мужской, женской и детской одежды. Она подвела Пелагею к зеркалу, обратила ее внимание и на крапинки, и на полоски, которые ненатуральными кажутся лишь при искусственном освещении, и моментально, ну в один миг развеяла все сомнения, так что оставалось завернуть и идти себе с богом.
Но Пелагея и не думала заворачивать. Оказалось, пошла она в магазин не от нужды, а из простого любопытства.
— А-а, потом! — махнула она рукой и, не взяв ни нитки, ни иголки, как говорится, бочком-бочком подалась к двери и была такова.
Следом за Пелагеей вышла и тетка Соня. И тоже с пустыми руками. Потом стали расходиться и остальные. И — хоть бы одна со свертком или пакетом! Можно было подумать, что никому ничего и не надо было.
И так всюду, во всех городах и весях. В чем тут дело, трудно сказать. Одни говорили, что подействовало некое внушение, даже будто бы с планеты, еще не открытой здешними учеными, другие — что сработал животный магнетизм, образовавший своего рода гигантскую цепь и заставивший всех сразу, в одну и ту же минуту, да что минуту — в одну и ту же секунду проникнуться одной и той же мыслью.
По словам Сашки, ходил слушок… Но я боюсь, что читатель, которому, возможно, попадут в руки эти правдивые записки, поднимет меня на смех… А, собственно, если и поднимет, что из того? Лучше уж смех, чем слезы… Так вот, по словам Сашки, подтвержденным Гошей и Федькой, ходил слушок, будто какой-то физик открыл радиоволны, обладающие совершенно удивительными, почти невероятными свойствами, и направил их на всех, на всех сразу. И эти-то волны, будто бы и произвели полный переворот в мозгах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});