Читать интересную книгу Новый Мир ( № 2 2007) - Новый Мир Новый Мир

Дед сидел рядом, в разговор не вмешивался.

На следующий день вместе с дедом мы собирали вишню, работали, как обычно, молча, молчать с ним было легко. И вдруг я услышал: “Та ни, Сафронов нэ був героем... — Тут дед хмыкнул, помолчал и добавил: — Або був, тильки... А ты у дядьки своего Александра Костырко попытай, вин тоже помнэ...” Воспроизвести дальнейший рассказ дедовыми словами я не в состоянии. Слишком богатой была интонация этого рассказа при внешней его бесстрастности. Потом историю эту мне уточнял дядя по отцу Александр Андреевич Костырко. Сошлось все, даже детали.

Сопка Сафронова раньше называлась Рудаковской. Был такой купец и на этой сопке держал закупочный пункт, где скупал у охотников птицу и шкурки. Приемный пункт остался и при советской власти, только уже государственным. Ну а Сафронов был местным чекистом. Чина его старики не помнили, но имя гремело — “Воны тогда властью булы” (дед Никанор); “Приезжали в Сиваковку, забирали человека, а через несколько дней семье возвращали пиджак, ремень и говорили: расстрелян по приговору суда. Какого суда? Когда вообще суд этот успели провести? — про это даже не спрашивали. Боялись” (дядя Александр).

Дядя Александр рассказал мне, как мальчиком ездил с отцом за лесом в Черниговку, тогдашний райцентр. Это зимой было, дядя Александр в тулупчике лежал в санях, зарывшись в соломе. Когда они, закрепив к телеге бревна, выезжали из Черниговки, их обогнали двое всадников на “справных” лошадях и во весь мах погнали в сторону Сиваковки. Огромные, сильные мужчины в полушубках, ремнями перепоясанные, с оружием. Дядя Александр запомнил, что кобура с наганом была на Сафронове, у второго всадника — винтовка. Вряд ли он знал тогда Сафронова в лицо, значит, сказал ему отец. Известным в округе был человеком Сафронов. А часа через полтора, когда медленно тащившиеся сани с привязанными бревнами одолели уже полдороги, им опять встретились эти лошади, но уже с одним только всадником — седло сафроновской лошади пустовало, а тот, который держал сафроновскую лошадь за поводья, гнал как на пожар. Тут уже и дед Андрей начал понукать их лошаденку — случилось что-то, и хорошо бы домой поскорее, укрыться. Но — не успели. На подъезде к Сиваковке накрыл их целый отряд, галопом несшийся от Черниговки, но слава богу — пронесло, на сани с бревнами и на мужика с мальчиком, закопанным в солому, внимания не обратили, не до того им было. В Сиваковку отряд заезжать не стал, окружной дорогой пронесся к Рудаковской сопке.

Ну а все остальное рассказал мне дед Никанор, знавший все со слов двоюродного брата Ивана — красноармейца, стоявшего в тот день на охране приемного пункта на сопке. День был морозный и солнечный, обзор с крыльца конторы был хороший, и Иван увидел двух конных. Те не по дороге даже, а через замерзшее болото гнали, как будто торопились очень, но чуднбо как-то торопились, то неслись, понукая лошадей, то вдруг останавливались и о чем-то между собой разговаривали. Потом снова трогались и снова останавливались. Они подъехали к самой сопке и остановились внизу. И какое-то еще время стояли там. Потом один из них спешился и начал подниматься, а второй остался с лошадьми. И когда тот, что поднимался, подошел близко, Иван узнал в нем Сафронова. И естественно, козырнул ему и пропустил в помещение. В конторе был приемщик, был еще один красноармеец из охраны — спал в кладовой для шкур. Кладовая была пуста — собранные ранее шкурки уже увезли и как раз накануне привезли на сопку деньги для дальнейших закупок. Большие деньги. Поэтому и командировали для охраны вместо одного двух красноармейцев. И еще в помещении были два охотника-корейца, шкурки из тайги привезли. Сафронов вошел в контору, и почти сразу же оттуда раздались выстрелы. Сначала из нагана, три раза, потом один выстрел из винтовки. И тихо стало. Иван свою винтовку скинул с плеча и забежал в контору. В коридорчике стоят корейцы-охотники, у одного винтовка в руках. У открытой двери в комнату, где сидел приемщик, лежит Сафронов. Из кладовой выскакивает полусонный красноармеец. Ну а в комнате под столом, скрючившись, сидит приемщик. Тот кореец, который с винтовкой стоял, говорит: “Бандита стрелял начальника — моя стрелял бандита”. Сафронов лежал на полу уже мертвый. Иван со вторым красноармейцем выскочили на крыльцо и увидели, что тот, второй, который с лошадьми под сопкой остался, уходит, даже не узнав, что там наверху произошло. Уходит и сафроновскую лошадь с собой уводит. Ну а потом прискакал из Черниговки целый отряд чекистов, всех взяли под временный арест и начали следствие. Установили, что Сафронов вошел в контору, открыл ногой дверь в комнату к приемщику и достал наган. Приемщик, который сидел как раз напротив двери, успел кинуться на пол, Сафронов выстрелил три раза. Потом выстрелил кореец-охотник.

Два дня никого потом с сопки и никого из села на сопку не пускали. Чекисты все на корейца наседали, а тот талдычил одно и то же: “Бандита стрелял начальника — моя стрелял бандита” (“Бедный кореец”, —усмехнулся дед). Через два дня Ивана и второго охранника отпустили домой — они все-таки служивыми были людьми, красноармейцами из местных частей, а приемщика и двух корейцев-охотников увезли. Из оконной рамы за спиной приемщика две пули выковыряли, третья стекло пробила. Деньги в сейфе приемщика остались нетронутыми. Что и как собирался делать Сафронов, можно было только предполагать. Сафронов не мог не знать, что в конторе два охранника и что там могли случиться и еще какие-то люди. Зачем тогда пошел, тем более что напарник в последний момент отказался идти? У двоих-то еще могло выйти, но — не у одного. Может, он рассчитывал на свою грозную славу, уверен был, что на самого Сафронова рука ни у кого не поднимется?

Ну а потом вышло постановление крайисполкома считать Сафронова героем, погибшим от бандитской пули, а Рудаковскую сопку переименовать в сопку Сафронова. Так и осталось.

Дед рассказывал все это как бы спокойно, в голосе не было ни удивления, ни гнева: а что с них взять — власть! И какой еще может быть история этой власти, какой может быть ее слава и ее память?

Дед не просвещал. Не объяснял. Он просто давал нужную справку, будучи уверенным, что его слушателю не надо объяснять природу этой “власти”. Потому что объяснить, что такое “власти”, на самом деле очень трудно. “Власти” — это не обязательно те неведомые, кого присылают откуда-то сверху, “власть”, которую дед имел в виду, сидит в людях и “не-властных”. Слишком хорошо знал дед своих односельчан, когда-то выселивших его с семьей из собственного дома, на двадцать лет пустивших по углам и баракам.

“Власть” — это такая же данность, как дождь или мороз. Опасно не знать и не понимать ее природы. Но и слишком зависеть от нее унизительно. Нужно просто принимать меры. Человек должен научиться жить, не завися от власти. И не тратить больше на нее сил. Много чести для них.

Примерно так распаковал я интонацию дедова рассказа.

Сам дед знал, как жить, не завися от “власти”, как держать дистанцию, позволяющую соблюдать собственное достоинство. В 1979 году дед, уже почти двадцать лет числясь пенсионером, еще работал. По договору с “магазином на шоссейке” сбивал развалившиеся ящики, чинил крыльцо, красил подсобку, менял стекла в рамах... И торговал. Перед магазином под двумя тополями был сбит (кстати, дедом же и сбит) длинный прилавок и скамеечка за ним. Прилавок этот был и его рабочим местом. Я наблюдал, как бабушка собирала деда на работу — привычно укладывала в его вечную клеенчатую черную сумочку пучки свежего лука, прошлогоднюю свеклу и морковку из погреба, яйца, сложенные в литровую банку, чтоб не подавились. Всего понемногу. Весной дед торговал зеленью — лук, укроп, редиска, потом вишня, потом вареная кукуруза, фасоль, ранетки и т. д.

Все, разумеется, за копейки — пять-десять копеек за стакан или кулечек. Время от времени дед относил часть денег в сберкассу. Однажды он забыл дома свои очки и попросил случившегося в сберкассе рядом мужичка заполнить бланк. Мужичком этим оказался инженер-технолог фарфорового завода, сослуживец дедова зятя Павла. Инженер заполнил, естественно заглядывая в дедову сберкнижку, и на следующий день потрясенно рассказывал Павлу: “А ты знаешь, сколько у твоего тестя на книжке денег? Две тысячи восемьсот рублей!!!” По тем временам сумма оглушительная, особенно если глянуть на щуплого старичка в выношенных брюках и рубашке.

При этом дед внутренне не зависел от денег. Он и в старости, например, любил, когда в доме собирались гости. Уже не были так выскоблены все досочки пола и крылечка, отмыты окна и выбелены потолки, как до бабушкиного инсульта, но стол был заставлен едой, как и раньше. И зять Павел привычно посмеивался над дедовой двухлитровой банкой, всегда полной конфет: “Видно, деду в свое время не пришлось поесть их”. Но вот странность, на которую я обратил внимание еще когда-то в детстве: дома я постоянно слышал разговоры родителей про то, как бы так исхитриться, чтобы хватило денег до получки, а вот, скажем, прожив лето у бабушки с дедушкой, я ни разу не услышал от них слов “зарплата”, “деньги”. Они, по моим тогдашним представлениям, как будто и не получали зарплаты вообще. То есть, как это я понимаю сейчас, дед, конечно же, зарплату получал, но от нее никогда не зависел. С государством у него были принципиально другие отношения.