сказал Ломпатри. Он сиял улыбкой и дышал полной грудью. Когда нуониэль поклонился рыцарю в ответ, Ломпатри спешился, и они вместе подошли к колодцу в центре деревни.
– Так, так, – сказал Закич, уткнув руки в боки и оглядывая с ног до головы нуониэля и двух рыцарей, стоящих рядом.
– И какими же словами тебе, зверушка, удалось их уговорить? – спросил нуониэля Закич.
– Тебе стоит выказывать нашему благородному спутнику больше уважения, – сказал Ломпатри, – он привёл в твой отряд двух рыцарей. А пара рыцарей, это лучше, чем необученные ратному делу простолюдины. Или ты собирался справиться одними крестьянами с вилами?
– Значит теперь это вы в моём отряде, так? – спросил Закич.
– И не надейся, деревенщина! – отрезал Ломпатри. – Будешь выполнять мои приказы как раньше. Найдём детей – можешь идти на все четыре стороны.
К колодцу подошёл крестьянин Мот. В руках он держал глиняную бутылочку. Он приблизился к нуониэлю и виновато опустил глаза.
– Вы уж, того, – начал запинаясь Мот, – не серчайте зело. Тёмные меня попутали. Здесь ваша ископыть.
Он протянул бутылочку нуониэлю. Тот любезно принял её и поклонился в знак благодарности.
– За что это ты, крестьянин, извинения просишь? Что я пропустил? – грозно спросил Мота Ломпатри. Но Мот только ещё больше ссутулился и, не ответив, поспешил прочь, спрятавшись за остальными крестьянами, стоящими вдоль своих хат.
– Ну, ничего; я вам языки поразвязываю, – сказал Ломпатри, улыбаясь так, будто не было ни изгнания, ни Дербен, ни осени, а лето всё ещё продолжалось и дарило миру своё бесконечное тепло, свой свет, жизнь и то наиважнейшее, без чего не смогли бы существовать ни деревья, ни звери, ни другие существа, населяющие Эританию.
Глава 7 «Рыцарь защищает обездоленных»
Вот она – башня из чёрного камня. Я снова стою на стене, упирающейся в холодную, высокую громадину, нависшую над долиной покрытой мраком. Лунный свет блестит на каменной кладке мокрой от дождя. Это гроза. Она закончилась, и на мир опустился мрак. Тучи, гонимые холодным северным ветром, уступили небо голубым звёздам и полной луне. Теперь, ветер рисует волны на бескрайних лугах долины, покрытых высокой травою, влажной, блещущей в свете необычно-яркой луны. Блеск травяных волн разрезает ночную тьму то там, то здесь. Волны разбиваются об основание башни и стены, на которой я стою в ожидании судьбы. И судьба моя в руках странного существа, таящегося в лунной тени от этой страшной, пугающей своей чернотой башни. Маленькая чёрная фигурка стоит у бойницы спиной ко мне, взирая на равнину там внизу. В здешнем мире тьмы, где чёрный камень сияет лунным светом, мне не разобрать очертаний этого создания. Я вижу плащ на его плечах, но темнота не позволяет мне полностью доверять своим глазам. Возможно, это и не плащ, а часть самого существа – тонкая, мягкая часть, стелящаяся по камням, как полы длинного плаща или подол праздничного платья. Холод, тьма и неизвестное мне создание, очертания которого я не могу уловить, наводят на меня нерешительность и даже страх. Я знаю, что как только признаюсь себе в том, что боюсь, ужас охватит меня с ног до головы и спасения уже не будет. Я пытаюсь совладать собой, но чувствую, что опасение моё усиливается. Я приближаюсь к тёмному существу. Я не шагаю по стене: некая сила моего сновидения толкает меня вперёд. Мои ноги скользят в персте от мокрых чёрных камней. Вот мёртвое существо уже так близко, что я могу коснуться его длинных волос. И тут во мне рождается новое ощущение. Несмотря на луну, которая режет глаз своим холодным сиянием, ослепляя и лишая меня возможности видеть иное, я понимаю, что рядом находится тёплый огонь, рождающий жизнь, свет и силу, имя которой лишний раз не стоит произносить даже в мыслях. Мне видима только часть лица этого давно умершего существа. Но я вижу, как из глазниц, по бархатной щеке сочится свет, яркость которого несравнима ни с чем в этом мире. Красота сияния глаз неописуема и, кажется, удалось бы мне заглянуть в эти дивные очи, не смог бы отвести взгляда. Потому что, видя лишь отблеск этого света, и как тьма разбивается перед ним словно стекло, меня укрывает тёплое одеяло спокойствия и блаженства. Волны тьмы накатывают на свет, и рушатся так же, как мой страх. И стоит мёртвому существу обернуться в мою сторону – я просыпаюсь.
А в этом мире дождь ещё не закончился: он барабанил в окно из рыбьего паюса, а ветер сорвал со щеколды ставни и хлопал ими, словно он пьяница, скучающий в ночи оттого, что все вокруг уже пошли спать, а ему подавай ещё веселья. Наверное, от одного из хлопков ставен я и проснулся. Воська и Закич только ворочались, от шалостей ночного ветра, перечмокивая свой храп. Захотелось подняться и закрыть ставни. Я всегда делаю то, что надо делать. Не помню, почему, но, кажется, у меня нет другого выбора. Утром, когда я слез с повозки, удаляющейся от Степков, я точно знал, что остаться здесь и помочь крестьянам вернуть детей – это правильно. Может быть, нуониэли всегда поступают правильно? Хотелось бы в это верить. Одно то, что Ломпатри и Вандегриф видели выбор в этой ситуации, казалось мне странным.
Нащупав свои красные сапоги, я направился к выходу. Ломпатри, выпивший с Вандегрифом полбочки браги, которую Воська притащил от крестьян, спал на лавке у стола. Свечи уже давно погасли. Свет давал только теплящейся в глубине печки огонь, бросающий на деревянный пол тонкую оранжевую полоску через едва-прикрытую дверцу поддувала. Я зажёг лучину и вышел из избы звездочета. Лил холодный осенний дождь, ветер срывал с яблонь коричневые листья, а ставни громко хлопали у половины деревни. Плотно закрыв наши, я уже собрался возвращаться, как увидел, что в конюшне светло. Мне сразу вспомнилась повозка, с которой я спрыгнул этим утром. Мои вещи сейчас лежали там – меч, футляр с картами, сундук с одеждой. Под дождём мне снова захотелось в путь. Чтобы мы снова колесили куда-то вперёд, преследуя цель, которая мне совершенно неизвестна. И чтобы эта цель была далеко-далеко. Настолько, чтобы путешествие к ней заняло всю жизнь. Я коснулся своей перевязанной шеи и попытался произнести хоть слово. Получилось только выдохнуть, да так, что всё тело пронзила жуткая боль. Я поперхнулся и закашлял. Но хорошо откашляться мне тоже не удалось. Вместо этого, я чуть не задохнулся от удушья и не чуть не упал от боли, сковавшей мне шею, грудь и плечи. В этот момент мне захотелось