Ворон взмыл в пустоту молчания и камнем пал вниз — сквозь зло и добро, сквозь истину и ложь, сквозь крик и немоту…
А огромная алмазная гора ждала прикосновения его клюва. Одного прикосновения в одно тысячелетие. И тикали секунды вечности, неисчерпаемые секунды вечности…
Вскочил очумело.
Побежал на кухню, пил воду из под крана, обливаясь. Ноги замерзли, стоять босиком. Пошел обратно к кровати, надел тапочки, накинул мамину шаль на плечи.
И засмеялся — план спасения детей Новочеркасска от смерти созревал.
Точно помню, что мае будет повышении розничных цен. Еще помню очереди за хлебом. Они, вроде, появились в конце 1862 года, я как раз был в учебке под Владиком (в учебном воинском подразделении под Владивостоком) и помню, как гражданские просили у старшин хлеба, благо в армии на него ограничений не было. Помню послезнанием, что кого-то из военных хозяйственников посадили — продавал армейский хлеб налево.
Напомню, в те времена в советских столовых хлеб вместе с солью и перцем просто стоял на столах. Формально он был бесплатен, хотя, конечно, его стоимость была включена в состав других блюд. То есть в столовой можно было купить что-то простое, а наесться досыта просто хлебом с чаем или водой, взяв хлеб со столов, где его никто не ограничивал. Что студенты часто и делали, купив полпорции супа за 12 копеек.
Значит, бунт был скорей всего в конце мая, начале июня, аккурат после Указа об этом повышении цен. К этому времени я должен все подготовить и быть в Ленинграде вместе с исполнителями, гонцами, которые на день прибудут в Новочеркасск, чтоб вечером оттуда уехать. Именно в Ленинграде, там нет такого надзора за приезжими, как в Москве, а почтамтов там тоже много, как и туристов.
Теперь срочно выяснить, когда в этом году будет родительский день? Надо у мамы спросить, она считает себя христианкой (впрочем, армяне все христиане) и у нее должен быть календарь православных праздников.
С трудом дождался, когда мама проснется. Заодно приготовил на всех завтрак: поджаренные хлебцы, яйца пашот (чем всех поразил) и московская колбаса. Кофе сварил большой кофейник.
Наконец братья ушли на работу, а мы с мамой углубились в датировки христианских торжеств. Выяснили, что Троицкая родительская суббота — это суббота накануне праздника Святой Троицы и Пятидесятницы в этом году семнадцатого июня.
— А это тебе зачем? — спросила мама. — Пойдешь с нами папу с бабушкой проведать?
— Папа вообще-то иудей, а я в июне уеду к знакомому в Ленинград. Одноклассник туда переехал с родителями, а они померли. Вот и зовет на родительскую субботу приехать.
Ловко у меня врать получается. Не корысти ради, а токмо, дабы не беспокоить родного человека.
Глава 31
Сижу никого не трогаю, гектограф мастерю.
Снял опять дачу, правда — другую, аж в десяти километров от города. И мастерю множительный аппарат, так как мне нужно по крайней мере тысячу листовок, с описанием возможного зверства и предостережением в отношении детей на ветках деревьев.
Подписал, не мудрствуя лукаво., Иисус.
Обыкновенная фотографическая кювета размером тридцать на сорок, и студенистая масса, приготовленная из желатина. На ее поверхность накладывали написанный чернилами оригинал, прокатывали влажной губкой, а затем снимали. Большая часть чернил прилипала к поверхности массы. Затем на нее накладывался чистый лист, прокатывался валиком и копия готова. Вот и вся множительная техника!
Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…
Считается русской народной пословицей: «Было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним — ходить». На самом деле в основе этого выражения (лежит строка из стихотворения Л. Н. Толстого, написанное во время Крымской войны, в ходе обороны Севастополя, участником которой он был: Чисто писано в бумаге, да забыли про овраги, как по ним ходить. Это стихотворение сразу же стало солдатской песней, которая получила в Севастополе широкую известность под названием «Как четвертого числа…». Ее обычно пели на мотив другой солдатской песни — «Бонапарту не до пляски»:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144}) Как четвертого числа Нас нелегкая несла Горы отбирать… Гладко вписано в бумаге, Да забыли про овраги, А по ним ходить… И пришлось нам отступать, Р…… же ихню мать, Кто туда водил.
Вот такой я хороший филолог, даже после смерти в новой жизни помню все эти литературные штучки-дрючки. А вот руки из мягкого места растут, не могу простейший гектограф смастерить. Уж и желатин купил, и густой раствор сделал и клея казеинового добавил, только кювету испортил. И к брату обращаться нельзя, вовлекать. Комитетчики по всякому могут на меня выйти, как я не конспирируюсь, зачем Мишку втягивать!
Печатное дело в этот временной отрезок в СССР не очень хорошее. Я и сам дежурил по типографии, когда работал в газете, а в районках и с вовсе допотопным оборудованием сталкивался. Представляете, метранпаж по одной свинцовой буковке делал набор на специальном стальном столе в специальной раме, верстал. Линотипист, метранпаж, наборщик ручного набора, цинкограф… Еще не так давно без людей этих профессий не мог выйти ни один номер газеты, в штатном расписании нашей областной типографии они занимали ведущее положение.
В области все было современнее, но с уровня знаний об офсетной печати и компьютерной верстки — убого. Набирает линотипист текст, сверху из магазинов подбираются нужные литеры и, проходя через жидкий сплав, отливаются сразу целой строкой. Официально линотипистов называли наборщиками строкоотливных машин, но им приходилось не только набирать тексты. Утро линотипистов начиналось со спирта или бензина, с помощью которых они готовили машину к работе, чистили ее. Потом линотип включали для нагрева. Сзади линотипа[55] во время его работы находился раскаленный котел, на который вешалась на крючок увесистая, в полметра длиной чушка из сплава олова, свинца и сурьмы. Расплавлялся сплав до 400 градусов…
Какое сейчас оборудование стоит в типографии Иркутска не знаю и не помню. Женщина из типографии… с ней давно порваны отношения. И нельзя её вмешивать, сдаст. Все, что связано с печатью, под контролем, даже на пишущую машинку надо получать разрешение, предварительно оставив оттиск всех клавиш. Чтоб потом не строчил на ней антисоветчину. Помню, уже перед самым съемом Хрущева у нас на гранитном пьедестале памятника Ленину в центре, на перекресте улиц Ленина и Карла Маркса выбили за ночь:
Водка стоит три ноль семь, Мяса, масла нет совсем, Дорогой Ильич, проснись И с Никитой разберись!
И без всякой пишущей машинки!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Как же мне получить тысчонку листовок?
Выхода нет, придется печатать фотографии. Размер, конечно, уменьшим. Зенит не подойдет, но у меня еще жив фотокор[56] есть родная кассета с фотопластинкой размером 9 х 12 см. С нею и зашарашим контактным способом[57], текст подсокращу. В пачке двадцать листов, возьму фотобром четвертый номер, поконтрастней. Двадцать пачек осилю, четыреста листиков хватит, не тысяча, конечно.
Ничего, допишу: прочти и передай человеку.
Теперь еще надо хоть парочку помощников взять с собой в Новочеркасск. Приглашу хабзайцев из ПТУ при Куйбвшевском машиностроительном. Там серьезные пацаны учаться, профессию получат — на заводе до трехсот в месяц вышибать будут; там парочка одноклассников учаться, они из бедных семей, поедут. И в их среде болтать с детства отучают. (Парадокс, кстати, инженер после пяти лет обучения силит на сто сорока максимум).