Словом, я спускался, лишь в этом находя для себя ориентир. Пребывая в предельной тьме, я проходил милю за час или два, горюя оттого, что не могу непринужденно идти вперед. Потом я сообразил, что я могу кое-как освещать себе путь, и время от времени стал раскручивать Дискос, чтобы видеть, что находится у меня под ногами. Запоминая направление внутренней памятью, потом я какое-то время вновь шел наугад, пока желание увидеть благословенный свет не одолевало меня в очередной раз, позволяя снова запомнить путь.
Свет Дискоса казался мне тогда чрезвычайно ярким — настолько чудовищная тьма окружала меня. И я вновь шел вперед, оступаясь и ушибаясь, пока не приходилось вновь осветить путь.
Словом, представьте себе мой путь; несчастный, ничтожный, потрясенный духом, я уже прошел многие испытания и не намеревался более совершать глупостей.
Поверьте, я пользовался светом не чаще, чем этого требовала необходимость, предусмотрительность позволяла мне расходовать силу Дискоса только в крайнем случае.
Через шесть трудных и долгих часов, проведя без сна более двадцати часов, я опустился на Склоне посреди вечной ночи, съел две таблетки и сделал себе воды, внимая тьме и не зная, правильно ли я поступаю.
Ну, а поев и попив, я расстелил плащ, закутался в него, положил ранец и кисет под голову, — Дискос как всегда находился возле моего сердца, — и быстро уснул, хотя, засыпая, думал о Наани.
Я проспал почти шесть часов и пробудился внезапно, а посему прислушался, опершись на локоть — мне казалось, что возле меня находится нечто непонятное, — а потом взял в руки Дискос, однако тьма не пропустила даже малейшего звука.
Убедившись, что ничто не собирается причинить мне вред, я сел и потянулся к ранцу, а потом ел и пил, орудуя наугад в предельной тьме. Торопливо покончив с едой, я поднялся на ноги и с Дискосом в руках отправился вперед. Весь день душа моя пребывала в странном смятении, а посему я нередко останавливался, чтобы прислушаться, поскольку не сомневался уже в том, что нечто или некто безмолвно следует за мной. Однако уши ничего не воспринимали, и я спускался вниз — в ночь, царящую над склоном.
Потом — в начале седьмого часа — поев и попив, я направился вниз, и, наткнувшись на острый камень, упал самым жестоким образом, поскольку нога моя застряла между камнями. Потрясенный падением, я не сразу поднялся; камень вне сомнения разорвал бы мое тело, если бы не панцирь.
Спустя некоторое время, вернув себе силы и крепость духа, я поднялся на ноги и решил, что не стану более идти на ногах, а воспользуюсь для передвижения руками и ногами; поза сия позволяла не столь часто пользоваться Дискосом, хотя я и так не столь часто включал его, а шел в основном наугад. Полз я весь остаток дня, и горьким было мое путешествие, ибо одолеть мне удалось всего милю.
Когда минуло восемнадцать часов спуска, оставив свои труды, я принялся на ощупь отыскивать во тьме ровное место для отдыха, пришлось только отбросить мелкие камни, мешавшие мне. Поев и попив, я отошел ко сну с думами о Наани, не забывая, однако, и о странных опасениях, сопутствовавших мне весь день; опасаясь того, что кто-то действительно находится возле меня во тьме, я дважды поднимался на ноги и прислушивался, но не услышал даже звука; наконец я решил, что все мне показалось, и заснул, однако сон не принес мне отдыха, потому что я прислушивался и во сне.
Проспав шесть часов, я резко пробудился, как и ранее, от ощущения того, что кто-то находился возле меня, выхватил Дискос и принялся слушать; тем не менее, уши мои не услышали звука, не сумел этого сделать и дух.
Новый «день» прошел, как и предыдущий, на восьмом часу пути я чуть не свалился в огромную яму, оказавшуюся на моем пути; обнаружив, что лежу на краю обрыва, я отполз в сторону и на ощупь перебрался вниз, обойдя рытвину по краю. Встревоженный, упавший духом, я не знал, как быть дальше; печалило меня и незнание — окружают ли меня подобные ямы, или же я случайно наткнулся на единственную в округе.
Словом, вы можете понять, что некоторое время я пробирался в кромешном мраке с предельной осторожностью; тем не менее пришлось придумать способ передвижения, добавивший мне уверенности и скорости; он требовал веревки, а у меня конечно же ее не было. Говорят, что без веревки мальчишку нельзя считать настоящим, и разве нельзя ли сказать то же самое и о мужчине? На мой взгляд, пословицы нынешнего дня не утратили своей точности и в будущем.
Тем не менее, я осуществил свой план; для этого мне пришлось снять кисет и ранец и воспользоваться одной из лямок, длинной и тонкой, прекрасно подходившей к моим намерениям. К концу ее я привязал камень, теперь оставалось бросать его перед собой, не выпуская лямки, и таким образом узнавать, нет ли передо мной обрыва, с которого можно свалиться вниз.
Словом, я на четвереньках — способ весьма утомительный — спускался по склону, но теперь я находился в лучшем положении, чем в самом начале Великого Склона на входе в эту кромешную ночь. В восемнадцатом часу я уснул и вновь странным образом проснулся через шесть часов, как и прежде оттого, что снова ощутил смятение. Впрочем, со мной снова не произошло ничего плохого, и я решил, что могу не беспокоиться. Нечто пряталось возле меня в Ночи, я знал это, но, тем не менее, уже не сомневался в том, что имею дело не с Силой Зла — ведь неизвестное мне нечто за столько времени не причинило мне вреда.
Так целых три дня я без остановки спускался вниз, утомляя свои колени и руки; Дискос был прицеплен к поясу, — так я нес великое оружие. К этому времени я провел на Великом склоне шесть дней, воистину в беспредельной тьме, не зная, куда иду, не ведая, какое зло может подкараулить меня, но спускаясь и спускаясь вниз. Однако, прежде чем продолжить свою повесть замечу, что царивший наверху холод начинал оставлять воздух, сделавшийся здесь плотным для моей груди. Вспомнив то немногое, что я говорил о воздухе Ночной Страны и Великой Пирамиды, добавлю, что воздух этих далеких и морозных времен не был похож на наш, он казался разреженным и не поднимался на большую высоту над Ночной Землей, а как бы стелился возле ее поверхности.
Как вы помните из моего рассказа, существовала великая разница между воздухом внутри Могучей Пирамиды, и тем, который окружал ее основание; вверху, насколько я помню, дышать внешним воздухом было нельзя, и все верхние города Пирамиды были в известном смысле запечатаны, но была ли она целиком изолирована от внешнего воздуха, я не уверен, хотя едва ли интересовался этим вопросом. Тем не менее, если я правильно помню и ничего не путаю, воздух нам поставляли Подземные Поля. Однако была ли разница между воздухом нижних этажей и Ночной Земли, я не знаю, хотя и жалею, что не обладаю подобными сведениями. Тем не менее, поверьте, что я способен написать сотню томов о том чуде, которое представляла собой Великая Пирамида, не сказав при этом и половины того, что можно поведать о ней. Поэтому у меня и хватает отваги на это дело, ведь я берусь поведать лишь часть всей Великой Повести. Впрочем, о том, что люди верхних городов обладают более объемистой грудной клеткой, знали все обитатели Великой Пирамиды, — как в нашем времени известно, что африканцы черны, а патагонцы обладают большим ростом. Любой мог по внешности отличить людей из верхних и нижних городов. Когда обнаружились столь великие различия между жителями городов, едва не приняли решение — о чем свидетельствуют Анналы — перемещать людей вверх и вниз, с этаже на этаж. Однако мера эта не нашла понимания, что следует из природы человеческого сердца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});