Читать интересную книгу Зелёная ночь - Решад Гюнтекин

Мы с беднягой даже немного повздорили. Я пел песни, а старик меня упрекал: «Слушай, стыдно ведь, грех! Потерпи немного. Дай закончить намаз». Чтобы в один и тот же час распевать песни у источника Байрам-Чавуш и находиться на кладбищенской дороге, надо быть птицей или могущественным духом, вроде блаженного Келями-баба,— так я и сказал следователю. Что же касается встречи с сыном сторожа тюрбэ, то мы, вполне возможно, встречались с ним... во сне. Когда начался пожар, я давным-давно уже спал непробудным сном. Жена давай барабанить в дверь, кричать: «Эй, ты, вставай!.. На кладбище пожар!» Ну, тут я ей сказал, чтобы шла заниматься своим делом. Чего беспокоиться? Пока пожар доберётся сюда с кладбищенского квартала, пройдёт часов восемь — десять. Дверь я, конечно, не открыл,— я всегда запираю дверь на ключ, когда ложусь, потому что не доверяю жене. Бывает и такое: пока я сплю, она по карманам шарит... Следователь, вероятно, честный и опытный человек. Я понял, что он остался доволен моими показаниями. Он сказал, что вызовет пастуха, сына сторожа и мою жену и произведёт расследование. Пастуха нашли быстро по очень заметным приметам — у него одна сторона лица обожжена... Устроили очную ставку. Он подтвердил моё показание. И, несмотря на это, меня в тот же вечер арестовали.

Шахин-эфенди внимательно слушал рассказ и всё записывал в блокнот.

— Скоро суд,— сказал он.— Ты нашёл себе адвоката?

Нихад-эфенди посмотрел на него так, будто хотел сказать: «Ну и наивный же ты парень!»

— Надо обязательно найти хорошего адвоката, — продолжал учитель Эмирдэдэ.— Не беспокойся, этим делом я займусь сам.

— Но ведь деньги нужны.

— Сказал же тебе, я все сделаю. Деньги для адвоката найти не так трудно. У меня есть сбережения — лир около десяти. Когда выйдешь на волю, вернёшь долг.

— Неужели ты веришь в моё освобождение? Я думаю, ты просто из жалости хочешь меня утешить.

— Нет! Справедливость непременно восторжествует!

— Конечно! Только на том свете. Хотя и там, скажу тебе, Келями-баба, видно, пользуется большим влиянием..

Если даже меня не признают виновным, всё равно суд будет поддерживать общественное мнение, мнение властей.

— Да не будь ты таким пессимистом, Нихад-эфенди.

— А ты ребёнок, самый настоящий, Шахин-эфенди... Неужели ты ещё веришь, что в этом городе найдутся люди, которые будут защищать мои права? Они засудят меня без колебания...

— Я убеждён, что доброта и справедливость всегда присущи человеку,— это его врожденные качества. И если я потеряю веру в человека, честное слово, я не смогу прожить ни минуты.

И тут вечный пессимист Нихад, за всё время разговора не изменивший своего иронического тона, вдруг дрогнул. Из-под век, распухших от кровоподтеков и синяков, как-то странно сверкнули глаза, словно на них показались слёзы.

— Пусть будет так,— проговорил он тихо.— Не скрою, тебе удалось поколебать меня... Да, видно, нельзя рубить всех под корень, если существуют и такие, как ты...

Глава двадцать первая

Вечером, после посещения тюрьмы, Шахин-эфенди вместе со своим другом Расимом пошли к Неджибу Сумасшедшему. Долго они обсуждали создавшееся положение. Инженер был настроен мрачно.

— Думаю, что результаты будут весьма плачевны. Учитель Нихад с треском сгорит на наших глазах, как и тюрбэ Келями-баба. Мы не сможем его спасти. Суд начнётся очень скоро. Состав суда известен — Зейд, Амир и прочие беи и эфенди, но на самом-то деле судить будут Эйюб-ходжа, мюдеррис Зюхтю-эфенди, Джабир-бей и другие. Будут ли доказательства в пользу Нихада или против него, окончательное решение вынесут эти господа. Поэтому уже сейчас можем считать, что уважаемый учитель приговорён к каторжным работам. Ну, разве только произойдёт чудо и между этими господами возникнут разногласия.

Шахин-эфенди находил, что опасения Неджиба преувеличены, хотя понимал, что инженер кое в чём прав.

Да, было над чем задуматься!

— Общественное мнение всё время усиленно подогревается...— рассуждал вслух старший учитель Эмирдэдэ.— Газета «Сарыова» мечет громы и молнии. Даже школьники поддались на провокацию... А демонстрация, ночное шествие с факелами!.. Господи, какое это было безумие... Всё, всё это дурные предзнаменования... Следователь вроде честный, серьёзный человек. Всё колебался, арестовывать ли Нихада-эфенди. А вот нет, не выдержал, когда на него нажали. Наверно, таким же образом нажмут и на суд... А долго ли он сможет сопротивляться?..

Неджиб презрительно фыркнул и пожал плечами.

— Я не столь скептически отношусь к составу суда,— проговорил Шахин.— Согласно донесениям полиции, пожар, несомненно, возник в результате злоумышленного поджога. Но никаких улик против Нихада-эфенди в донесениях нет. Ведь не может же суд заявить: «Учитель-эфенди! Не ты ли в пьяном виде на всех перекрестках да по всем углам разглагольствовал, что надо поджигать все тюрбэ... Если так, значит, ты и есть поджигатель... И виноват ты ещё потому, что общественное мнение считает тебя преступником...» Ну, хорошо, можно ещё предположить, что такой противозаконный приговор способен вынести суд духовный, по шариату. Но нельзя же издать подобной выходки от суда светского, от гражданских судей! Если они отважутся на такое, существует ещё кассационный суд.

Неджиб упрямо не желал слушать доводы Шахина, он гудел себе под нос какой-то марш, тихонько отбивая барабанную дробь кулаком по столу...

Однако Шахин-эфенди не обращал на него внимания и продолжал размышлять вслух. Он говорил медленно и нерешительно:

— Правда, там нет никаких улик против него. Впрочем, какой-то отставной чиновник показал, что встретил учителя во время вечерней молитвы на кладбищенской дороге. Но ведь в это время Нихад-эфенди находился у источника на расстоянии не меньше полутора часов ходьбы от города и разговаривал с пастухом, у которого обожжено лицо. Показания пастуха полностью опровергают показания чиновника.

— А сын сторожа тюрбэ,—напомнил Расим.— Он утверждал, что за полчаса до пожара видел Нихада-эфенди в окрестностях гробницы.

Шахин-эфенди нахмурил брови.

— Вот, вот! От этой брехни меня просто воротит... Но Нихад-эфенди может доказать, что в этот час он был уже дома и спал...

Вдруг Неджиб перестал гудеть.

— А по-моему,— возразил он,— для суда к тому времени испекут веские доказательства. Вот попомните меня.

Учитель Эмирдэдэ даже рассердился.

— Ну, хорошо,— возмущённо закричал он на Неджиба, точно решил поругаться с ним,— объясни мне, какого дьявола все накинулись на этого человека? Чего они хотят от него? Засудят его понапрасну, а им что от этого?

Инженер сочувственно улыбнулся.

— Эх, милый мой Доган-бей!.. Сколько раз тебе надо повторять: как всякий идеалист, ты страдаешь избытком простодушия, граничащим с глупостью. Вы, идеалисты, никак не хотите понять, что существуют ещё люди, которые сеют смуту во имя господа бога, интригуют и причиняют другим боль только ради собственного удовольствия. Дорогой мой, ты удивляешься, что дети испытывают удовольствие, таская кошку за хвост или отрывая у мухи крылья. Ну, вот кое-кто из взрослых похож на этих детей. Впрочем, их желание осудить Нихада-эфенди не столь уж беспричинно. Они хотят на этом кое-что заработать. Могу тебе перечислить, какие именно выгоды они постараются извлечь...

Инженер помолчал.

— Прежде всего, они хотят разжечь в народе религиозный пыл, который несколько поостыл за последнее время. И повод самый подходящий... Разве найдёшь более действенное средство, чем объявить религию и шариат в опасности. Крикнуть: «Безбожники сожгли тюрбэ Келями-баба!» — это то же самое, что обратиться к невежественным фанатикам, которых ты называешь «добровольцами зелёной армии», с призывом: «Эй, правоверные! Тревога! К оружию!» Ведь проводят же периодически манёвры в армии, чтобы солдаты не забыли своего ремесла, так и для добровольцев зелёной армии нужны манёвры... Во-вторых, этот судебный процесс если и не скомпрометирует людей свободомыслящих, которых ходжи обвиняют в безбожии, франкмасонстве[73] и тому подобных грехах, то, во всяком случае, поставит их в весьма затруднительное положение. Защищаешь ты, к примеру, свою идею «новой школы», а твой противник даже слышать ничего не хочет, только и твердит: «Знаем мы, кто ты такой! Ты тюрбэ Келями-баба поджигал...» Теперь, в-третьих, Нихад-эфенди — учитель французского языка и математики... Понимаешь, что это значит, Доган-бей?.. Математика и французский! Два предмета, которые никогда не смогут проникнуть в медресе... И вот учитель французского языка и математики осуждён на каторгу как поджигатель,— какая блестящая победа для медресе... Вы считаете, что наши медресе, наши науки устарели и обветшали. Новая школа! Новая наука! — Всё вздор!.. Вон он, ваш учитель, преподаватель новых наук... Взял и поджёг гробницу... А его ученики предадут огню всю страну, уничтожат шариат!.. Попробуй теперь, Доган-бей, возрази против такой красноречивой проповеди... Я сомневаюсь, чтобы Нихад-эфенди мог поджечь гробницу, но несомненно другое — сторонники медресе хотят подложить бомбу под гимназию. Вот увидите, не сегодня-завтра запахнет гарью. Тогда вы скажете, что я был прав...