Читать интересную книгу Шахиня - Леопольд Захер-Мазох

– Ты никому не обязан подчиняться кроме меня, – проговорила Елизавета, и Лестоку, таким образом, пришлось с позором удалиться.

Война между ним и новым фаворитом была отныне объявлена. Поскольку преемник маркиза де ля Шетарди, новый французский посол д'Аллион не сумел добиться ни малейшего влияния на императрицу[72] , чаша успеха, благодаря проявленной Разумовским солидарности против Лестока, все больше склонялась в пользу проавстрийской партии, особенно когда после воспоследовавшей пятнадцатого ноября тысяча семьсот сорок второго года смерти великого канцлера Черкасского этот пост занял Бестужев.

Последний, долгие годы прожив за границей и не получив там никакого мало-мальски значимого опыта государственно-политического управления, был теперь подлинным вождем старорусской партии и все глубже и глубже отодвигал в тень ограниченного и малоспособного генерал-прокурора Трубецкого. Только в вопросе о престолонаследии все усилия этой партии повернуть дело к своей выгоде неизменно разбивались об упрямство Елизаветы.

Герцог Петр Голштейнский сразу по прибытии в Санкт-Петербург вследствие собственной нерасторопности не сумел снискать симпатии нации. От природы не лишенный задатков, он, однако, был груб и невежественен, подобно большинству европейских принцев того времени. Ему дали в превосходные учителя профессора Штелина, но толку от этого оказалось мало, у него была склонность только к солдатским забавам, унаследованная им от отца. Окружение его составляли преимущественно голштейнские офицеры, которые, пройдя прежде юнкерскую выучку на прусской службе, привили ему то болезненное пристрастие ко всему прусскому, которое позднее сыграло столь пагубную роль в его судьбе, лишив трона и жизни. Все русское вызывало у него отвращение, и он выказывал сколь неумное, столь и необоснованное пренебрежение к обычаям и церкви своего нового отечества. Он даже не попытался толком выучить его язык. В религиозные наставники ему был выбран будущий пласковский архиепископ, монах Тодорский, который четыре года проучился в Галле и принадлежал к числу наиболее одухотворенных теологов своей эпохи. После того, как последний в общем и целом ознакомил его с уставными положениями православной церкви, в дворцовой часовне Кремля был осуществлен его торжественный переход в ее лоно, и уже в тот же день императрица Елизавета провозгласила о назначении своего племянника Петра Федоровича великим князем и наследником престола Российской империи.

В годовщину своего восшествия на престол, шестого декабря тысяча семьсот сорок второго года, царица пожаловала солдатам роты личной охраны обещанные им дома и крестьян, а потом откушала с ними в большой зале Кремля. За двумя длинными, поставленными по сторонам столами расположились Преображенские гвардейцы, общим числом в триста шестьдесят человек, за столом в центре сидела императрица с офицерами и унтер-офицерами.

Тринадцатого декабря был оглашен и без промедления приведен в исполнение приговор по делу заговорщиков, которых так отважно арестовала сама Елизавета. Уволенный в отставку подпоручик, главарь конспиративной шайки, и обанкротившийся молодой торговец, равно как и двое других осужденных, умерли под кнутами. Камер-лакей и оба гвардейских офицера были высечены на площади позади Кремля, и затем первому вырезали язык, а остальным порвали ноздри. После понесенного наказания их сослали в Сибирь.

Елизавета наблюдала за экзекуцией из кремлевского окна. В тот момент, когда душераздирающие крики подвергнутых истязанию смолкли, она внезапно обнаружила рядом с собой Разумовского. Тот был смертельно бледен, и странно-лихорадочный взгляд его глаз был устремлен на возлюбленную монархиню.

– Что с тобой? – быстро спросила она. – Ты прямо сам не свой.

– То, что я только что увидел и услышал, было слишком ужасно, – проговорил фаворит. – Мне становится жутко при мысли, что это ты приказала так люто мучить и убить этих людей и что при этом ты еще и наслаждалась их страданиями.

– Почему бы нет? – возразила царица. – Изменники не заслуживают сочувствия. И высшая милость небес заключается в дарованных нам, монархам, праве и власти вознаграждать и карать. Никогда не забывай об этом, мой возлюбленный! Горе тебе, если ты однажды нарушил бы верность мне, я хладнокровно приказала бы вырвать у тебя язык, который говорил о любви какой-нибудь другой женщине. Ты еще не знаешь меня. Я желаю быть самодержицей во всем, и, следовательно, в любви мне остается быть такой же деспотичной, как и на троне. Однако не удручайся так тем, что увидел, Разумовский. Мужчине, в преданности которого я уверена, как в твоей, нечего меня бояться. Когда я раскрыла этот заговор, я впервые заметила, насколько ненадежны и вероломны все мои слуги и мои друзья, и после этого я со смиренным усердием обратила молитву к Создателю и в глубоком душевном страхе просила его послать мне человеческую душу, которая бы полюбила меня, которой бы я доверяла, которой могла бы верить, и я обрела ее, нашла в тебе, мой друг, поэтому ты должен безбоязненно относиться ко мне, ибо я требую от тебя не только любви и преданности, но прежде всего правды, абсолютной и неприкрашенной правды во всем, ты слышишь, правды!

– Ты можешь в любое время найти ее у меня, – ответил Разумовский с благородным достоинством, – ибо я не умею лгать.

8

Полтава

Частью рокового наследства, полученного Елизаветой от своих предшественников по царствованию, была война со Швецией, вспыхнувшая в период регентства герцогини Брауншвейгской. Со времен Ништадтского мира[73] для северных соперников России, казалось, не было более благоприятного момента вернуть обратно утраченное при Петре Великом, чем тот, когда Фридрих Второй вторгся в Силезию и в его и Франции интересах теперь было борьбой со Швецией удержать Россию от солидарных с Марией-Терезией действий.

Война началась для Швеции под лозунгом: «Дружба Франции, спасение Польши, унижение России». В Стокгольме были настолько уверены в успехе затеянного, что готовы были на худой конец ограничиться только Петербургом, Кронштадтом, Шлиссельбургом и запретом России на будущее держать свой флот, но совершенно иначе закончилась эта схватка двух держав. Русские одержали под Вилманстрандом блестящую победу и затем в районе Гельсингфорса блокировали шведскую армию, вынудив ее сложить оружие. Елизавета продиктовала условия Абоского мира[74] , по которому Россия получила ряд крепостей и в целом территорию в сто девять квадратных миль.

Во второй раз уже грозный когда-то противник совершенно поверженным лежал у ног России. Радость по случаю победы была всеобщей и продолжительной, она разбудила в народе великие воспоминания о царе Петре, одолевшем Карла Двенадцатого, под Полтавой.

В ту пору как раз вернулся в Россию человек, которого новое время с полным правом окрестило «русским Лессингом»[75] , создатель обновленного русского письменного языка, отец современной русской литературы, Михаил Васильевич Ломоносов.

Родившийся в тысяча семьсот одиннадцатом году в деревне Денисовка Архангельской губернии, сын крестьянина, он летом помогал отцу рыбачить, а долгой полярной зимою обучался у старого дьяка (церковного певчего) грамоте.

Чтение Библии и пение псалмов в церкви пробудило дремавший в нем поэтический образ мыслей. Однажды он услышал, что в Москве есть учебное заведение, в котором преподают греческий и латинский, немецкий и французский языки. Эта весть подобно запальной искре упала в его жаждущую познания и науки душу. Он тайком покинул отчий дом, дошел до Москвы и там с гениальным простодушием потребовал, чтоб его учили. Его отослали в Киев, а после того, как он получил здесь необходимое начальное образование, – в Петербург, в Академию изящных наук. В январе тысяча семьсот тридцать шестого года он отправился в Германию, где штудировал в Марбурге математику, а во Фрайбурге изучал горное дело и немецких поэтов. Во время путешествия через Брауншвейг он попал в лапы тамошних вербовщиков и подобно множеству других был вынужден надеть мундир прусского гренадера и взять в руки мушкет. Однако вскоре ему удалось дезертировать, и в тысяча семьсот сорок первом году он через Голландию морем вернулся на родину, где поначалу оставался совершенно незамеченным.

Только теперь и его охватило вдохновение, и он сочинил свою знаменитую оду на победу под Полтавой.

Алексей Разумовский к тому времени уже был назначен обер-егермейстером и даже пригласил ко двору своего брата Кирилла[76] .

К этому могущественному нынче вельможе, который, как и он сам, происходил из крестьян и считался столь же верным сыном своего народа, сколь и привилегированным любимцем царицы, обратился теперь Ломоносов и нашел у него то, чего, вероятно, не встретил бы ни у одного человека тогдашнего изысканного и образованного общества России: сердце, чувствовавшее пылко и благородно, и живое понимание поэзии.