мудрости?» (Иов. 21,22), «дивно глубоки помышления Твои!» (Пс. 91,6).
В процессе божественного эксперимента помышления Творца реализуются умственными и физическими стараниями человека. В данном случае – человека, восстанавливающего и открывающего храмы. Последние же взаимно открывают ему, не адаптированному к ситуации, надежду на божественную защиту от потенциальных и реальных невзгод. А поскольку людей отчаявшихся, ощущающих себя на краю пропасти, было предостаточно, постольку храмы стали быстро заполняться.
Люди, стихийно объединенные паническим страхом, растерянностью перед новыми условиями Божьего эксперимента, и составляли большинство прихожан церквей того времени. При этом их возраст, профессия, партийная принадлежность уже ничего не значили: плохо было всем. «Над бездной смерти люди лихорадочно искали возможности за что-то зацепиться, чем-то защитить себя – и в духе своего времени хватались за ритуалы… за что-то конкретное и обозримое» [30], с. 215. (Правда, здесь речь идет о поведении людей в неразберихе событий начала семнадцатого века, но человек, в принципе, не меняется.) Конечно, далеко не все устремились в Дом Господень: были и те, которые не только не верили в покровительство свыше, но даже роптали, напрямую обвиняя Бога во всем случившемся. (Кстати, довод-вопрос: «Если Бог есть, то как же Он допустил все это?» – является ровесником даже не Нового, а Ветхого Завета – вспомним монологи библейского Иова.)
Но в данном случае речь идет все-таки о тех людях, которые обратились к Богу. Что же привело их к Нему? Всего лишь страх перед наступающими временами, такими ужасными по сравнению с временами прошлыми! События перестроечного времени, как и события других смутных периодов на Руси, «невозможно понять, не учитывая этот феномен общественного сознания: сочетание непосредственного, часто грубого прагматизма с мышлением и чувствованием в религиозных рамках» [30], с. 215. Хотя вряд ли можно считать феноменальным вполне очевидное потребительское отношение к Богу.
* * *
Поскольку тема впрямую связана с Церковью, постольку уместным будет обращение к евангельскому примеру, притче Христа о блудном сыне (Лк. 15,11-32), которая кратко сводится к следующему. Сын «некоторого человека» вытребовал у отца свою долю наследства, однако вскоре расточил ее, «живя распутно в дальней стороне». Обреченный на голодное и унизительное существование, скатившийся до свинского образа жизни, он вынужден был возвратиться в отчий дом. Счастливый отец, поверив в раскаяние вернувшегося сына, устраивает ему пышный прием, прощает грехи и восстанавливает в правах.
В этой притче обращают на себя внимание два момента: раскаяние сына – «я согрешил против неба и перед тобою» и резюме отца – «сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся».
Из притчи следует, что блудный сын раскаивается и возвращается в лоно родительского дома только под давлением животного страха перед голодной смертью. Мы не знаем, осознал бы он глубину своего нравственного падения, отказался бы добровольно от распутной жизни, раскаялся бы в содеянном, если бы имел еще достаточно средств для дальнейшего разгульного существования. Мы не знаем также, что было потом, после получения отцовского прощения: тяготился ли он, юноша, вкусивший вольности, трудом и смиренным пребыванием под родительским кровом или нет. Но мы знаем достоверно, что его расчет на родительское всепрощение был абсолютно верным. При этом остается неизвестным главное: действительно ли возлюбил он отца своего и сохранил это чувство в дальнейшем или же только прикинулся любящим, явив потребительское отношение к отеческой любви.
К чему эта притча? Да к тому, что модель взаимоотношений блудного сына и его земного отца из евангельской притчи сродни той, по которой формировались взаимоотношения человека и Отца Небесного на перестроечном этапе нашей истории. Только в последнем случае под своды храма, Дома Божьего, пришли тысячи блудных сыновей и дочерей, которых, как и в евангельской истории, привели туда беспомощность перед действительностью, страх перед будущим и надежда на защиту от невзгод. Но правомочно ли относить понятие «блудный» к этим несчастным людям? И да и нет одновременно. «Блуд обозначает в Писании не только грешную плотскую жизнь, но также и неверие» [16], с. 45. Исходя из этого определения, блуд – налицо, ибо люди все-таки «блуждали» во тьме неведения Бога и неверия в Него много десятков лет. Но с другой стороны, полностью винить в этом наших современников, особенно молодых, было бы несправедливо, ибо этот «блуд» достался им по наследству от предков, создавших институт отторжения людей от Бога.
Как бы то ни было, но приходит «время собирать камни» (Екк. 3,5). («Христиане называются живыми камнями, как строения части живого Храма, в котором Христос является «краеугольным камнем» [16], с. 196.) В соответствии с промыслом Всевышнего происходит как открытие храмов, так и сотворение необходимых внешних обстоятельств, обращающих и направляющих людей к этим храмам. Конечно, с позиции обывателя и то и другое является результатом деятельности государственной (человеческой) власти, плодами проводимых ею реформ. Да, внешне это так, но «нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены», – утверждает апостол Павел с присущей ему категоричностью (Рим. 13, 1-2).
Итак, через Свою Церковь Христос призывает к Себе заблудших, находящихся в рассеянии детей: «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11, 28‑29).
«Человек всегда стремится к Богу. Нормальное состояние человека – в той или иной степени быть связанным с Высшим, с Идеалом. Даже когда этот идеал в сознании человека искажен, обеднен. Даже когда он превращен вообще во что-то светское» [17], с. 3. Как бы далеко и надолго люди ни уходили от Бога, какими бы дорогами ни блуждали, они, сотворенные по Его образу и подобию, бессильны разорвать внутренние связи с Творцом, убить Его в себе. В противном случае божественный эксперимент потерял бы всякий смысл. Бог был и есть с человеком всегда: «Я с вами во все дни до скончания века», – говорит Христос (Мф. 28,20). Но в ординарных жизненных ситуациях человек не осознает этого. Присутствие Бога сокрыто от него плотной завесой суетности, бесконечным потоком пестрых мыслей и эмоций. Однако в случае смертельной или другой крайне серьезной опасности, нависшей над ним, эта сиюминутная завеса обрывается – и вдруг «тайное становится явным», ярким, как вспышка в сознании человека (даже «убежденного» атеиста). «Боже! Не дай мне погибнуть! Прими меня в Свои руки!» – так или примерно так, мысленно или вслух, молитвенно или отчаянно кричит человек внезапно признанному им Богу, и в этой отчаянной мольбе о спасении – его последняя надежда. «Подобно отцу в этой притче (о блудном сыне. – Г. М.), Бог любит, терпит и ждет. Он-то примет всегда… Покаемся ли мы?» [17], с. 32.
* * *
Вряд ли, ведь не раскаяние в безбожном образе жизни, не стремление к