Читать интересную книгу Мифология «голодомора» - Елена Прудникова

Счастье солдаток, что кто-то «капнул» начальнику военного округа — надо полагать, кто-нибудь из случайно узнавших о том безобразии фронтовых офицеров. А вот что можно сказать точно — так что описанный раздел положил начало смертельной вражде двух частей села, тем счетам, которые будут окончательно сведены во время коллективизации сыновьями этих солдаток — к тому времени железный кулак государства опустится на их чашу весов. Кого-нибудь это удивляет?

Современный исследователь Таисия Осипова пишет:

«К 1917 году в России было около 43 млн крестьян-общинников и 4,5–5 млн крестьян-собственников, из которых на хуторах вели хозяйство около 300 тысяч и немногим более 1,5 млн — на отрубах»[115]. (В данном случае, исходя из цифр, по-видимому, речь идет не о дворах и не о численном составе крестьянских семей, а о мужчинах, на которых в общине давался надел). 1800 тысяч отрубников и хуторян — это и есть столыпинские «достаточные крестьяне», около четырех процентов общего числа. А что представляли собой остальные?

Сколько голодных в России?

Доколхозная деревня, в самом грубом приближении, делилась на три категории: бедняки, середняки и зажиточные крестьяне (которых часто называли кулаками, но это неверно, ибо не всякий зажиточный крестьянин — кулак). Советский исследователь 20-х годов Лев Литошенко в книге «Социализация земли в России» приводит следующую таблицу, составленную по 25 губерниям на 1917 год (в основу положено исследование 427 тысяч крестьянских хозяйств).

По посеву (в десятинах) По числу лошадей По числу коров Группы Уд. вес хозяйств, % Группы Уд. вес хозяйств, % Группы Уд. вес хозяйств, % Без посева 11,49 Без лошади 28,75 Без коровы 18,18 До 1,0 10,34 С 1 лошадью 47,62 С 1 коровой 56,68 1,1–2,0 18,36 С 2 лошадьми 17,57 С 2 коровами 18,94 2,1–4,0 28,92 С 3 -''- 3,98 С 3 -''- 4,30 4,1–6,0 14,65 С 4 -''- 1,24 С 4 -''- 1,23 6,1–10,0 11,16 С 5 и более 0,84 С 5 и более 0,67 10,1–16,0 3,84 100,0 100,0 16,1–25,0 0,98 25 и более 0,26 100,0

Какие из перечисленных хозяйств можно отнести к бедняцким? По понятиям того времени, это имеющие меньше пяти десятин земли, меньше двух лошадей и двух коров[116]. По всем трем показателям мы получаем примерно одинаковую цифру: около 75 %. На самом деле их несколько больше, потому что среди оставшихся 25 % есть большие неразделившиеся семьи, где хозяйство хотя формально и крупное, но в пересчете на число едоков все равно получается мало как земли, так и скота. Но ладно, вынесем их за скобки. И так картина более чем впечатляющая.

Это деревенские бедняки в расширенном понимании данного слова — то есть семьи, не имевшие излишков хлеба на продажу. Однако и они разделялись на две группы: те, которые могли прокормить хотя бы себя, и те, которым приходилось, зарабатывая деньги на стороне, хлеб покупать. Это и есть деревенская беднота, которая в ситуации, когда цены на хлеб резко вырастали, оказывалась перед угрозой голодного вымирания.

Сколько было тех, кто заведомо не мог прокормиться с земли? Как минимум, это хозяйства, у которых надел меньше одной десятины, — таковых около 22 %. Естественно, безлошадные — около 29 %. Не все они жили бедно — кое-кто уходил в города на заработки. Но 29 % — это около трети хозяйств, или, в среднем, 30–40 млн человек. Было ли столько заработков в Российской империи?

Еще некоторые данные приводит Таисия Осипова.

«В стране было 3 млн безземельных крестьянских дворов и 5 млн, имевших менее 5 дес. на хозяйство. Эти 8 млн хозяйств (57 %)[117] представляли крестьянскую бедноту.

За годы войны обнищание крестьян еще более усилилось. К 1917 г. безземельных дворов в Поволжье стало 11,2 %, в Промышленном районе — 9,4 %, в Северо-Западном — 7,2 %, в Земледельческом Центре — 5,7 %.

Возросло число безлошадных дворов. В 1917 г. в Промышленном районе они составляли около 44 %. Особенно много их было в Нижегородской губернии — 54,1 %, в Московской — 48,6 % и Ярославской — 43 %. В Поволжье и Земледельческом центре безлошадные хозяйства составляли свыше трети дворов: в Тамбовской губернии — 33,7 %, Пензенской — 36,8 %, Саратовской — 37,5 %. Однолошадных хозяйств в 25 губерниях насчитывалось 47,5 %. Безземельные, безлошадные и однолошадные крестьяне представляли деревенскую бедноту, которая попадала в кабалу к зажиточным хозяевам. К 1917 г. их было около 70 %»[118].

Население России по состоянию на 1916 год — 180 млн человек. Из них около 25 млн — население городов. Простой подсчет показывает, что бедняков-крестьян, которым изначально не приходилось ждать чего-то хорошего от столыпинской реформы, да и вообще от будущего, — около 100 млн человек.

Что с ними делать, не знал никто…

* * *

Противостояние деревни и власти завершилось в 1917 году. «Великий передел», к которому крестьяне готовились пятьдесят лет, состоялся за несколько месяцев.

На объявление демократии русская деревня, как и в 1905 году, отреагировала мгновенно: за какие-то несколько недель прежние органы местной власти были сметены и заменены новыми. Назывались они по-разному: комитеты, союзы, советы и пр. В апреле вывеска унифицировалась: они стали называться временными исполнительными комитетами. Туда практически не допускалась «чистая публика», т. е. помещики и интеллигенция, — а часто и кулаки, хуторяне, отрубники. «Птенцы» столыпинской реформы уже не воспринимались «миром» как свои.

Комитеты считали себя основной властью на местах и открыто требовали долгожданную реформу. Их позиция, за небольшими исключениями, одинакова по всей стране: конфискация всех помещичьих, удельных, церковных земель безо всякого выкупа. Во многих местах требовали включить сюда и участки богатых крестьян-кулаков, а также порожденных столыпинской реформой земельных спекулянтов. Что любопытно: ни одна политическая сила не имела влияния на исполнительные комитеты. Даже эсеров, «крестьянскую» партию, слушали ровно в той степени, в какой они говорили то, что хотели слышать сами мужики.

Начали комитеты с того, что стали принудительно забирать помещичью землю в аренду на своих условиях. Постепенно они брали себе и другие права: реквизиции инвентаря, скота, сельскохозяйственных машин и пр., регулирования арендных отношений, контроля за сбором и хранением зерна, а также контроля за соблюдением запрета земельных сделок, поскольку первое, что сделали комитеты, — это остановили столыпинскую реформу. К середине лета народ на местах дозрел до прямых захватов, которые скоро естественным образом перешли в крестьянскую войну — поджоги, разгромы имений, убийства. Так что большевики, пришедшие к власти в октябре и «приватизировавшие» эсеровскую программу, не дали землю крестьянам, а узаконили уже состоявшийся передел. Впрочем, ничего другого им и не оставалось — любую власть, рискнувшую отобрать землю обратно, сельская Россия попросту смела бы, что и произошло с белыми, попытавшимися вернуть прежние «золотые» времена.

Глава 9

В поисках выхода

Большевики, придя к власти, если и имели какую-то программу, то чрезвычайно смутную. Пока действовала экономика военного времени, никаких особых хозяйственных изысков и не требовалось. Но война закончилась, большевики — надо полагать, удивленные этим фактом без меры, — удержались у власти и обнаружили, что поднимать разоренную страну предстоит им. Больше некому.

Что делать с промышленностью, было более-менее понятно. Завод — он при любой форме собственности завод, и ничем иным не станет. Все 20-е годы правительство искало — и в конце концов нашло — эффективные способы управления предприятиями и отраслями (судя по индустриализации и по тому, что СССР выстоял против всей Европы, — чрезвычайно эффективные).

Но что было делать с оставшимся в наследство от прежней России чудовищным аграрным сектором? А ведь он еще и рос! По данным советской статистики, к 1927 году в стране насчитывалось уже 25 млн крестьянских дворов, и их размножение давно съело ту прибавку земли, которую крестьяне получили в 1917 году.