придешь, зачем мешаться?
– Ну, пошли тогда. Рыбу умеешь чистить?
Оля отрицательно покачала головой. Николай сурово вздохнул, убедившись, что пока ему не на кого оставить вот это безрукое существо:
– Тогда тут сиди, сейчас вернусь.
И, оставив улов на ее попечение, пошел отметиться о прибытии.
А дома было как-то интересно, светло, мирно, пахло каким-то тихим ожиданием чего-то очень хорошего. Точь-в-точь как до войны, под Новый год. Подливая бате чайку, мать, непривычно веселая, приодетая, как с удивлением заметил Колька, так и норовила до него дотронуться, будто бы ненароком, то воротник поправляла зачем-то, то пододвигала газету.
Наташка смело скандалила, требуя сахару. Отец, безо всякого перегара, выбритый, улыбчивый, посмотрел молодцом:
– Хорошо клевало? Где промышлял?
Колька пересказал, не углубляясь в детали, историю своего отпуска, потом, взяв ножи, направился на выход.
– Ты далеко, сынок? – спросила мать.
– Рыбу на улице почистим, чтобы на кухне не гадить, – пояснил он.
– А, так это Оленька там маячила? – лукаво подмигнул батя. – Чего же не зашла чайку попить?
– Говорит, чтобы не мешаться.
– Вот глупышка. Ну иди, иди.
Потом, набрав воды, они чистили рыбу. Оля сперва куксилась, но потом приноровилась и стала управляться с уловом очень даже ловко. Колька пересказал историю злоключений Андрюхи и Яшки, опустив некоторые подробности, поведал про новых знакомых и встречу со старым знакомым – с профессором Князевым.
Оля слушала, улыбалась, лишь однажды уточнив:
– Какого века церковь?
– Семнадцатого, а что?
Она посмеялась:
– Плохо у историков с историей. Какой Иван Грозный? Он в шестнадцатом веке помер.
Колька, настроенный благодушно и снисходительно, предположил:
– Оговорился, бывает. А может, и забыл. Вот… А потом профессор Князев предложил пацанам поработать подручными…
– Ох повезло лоботрясам, – позавидовала она, – и с чего им такая удача? Вот если бы мне кто предложил…
– Чего? На Днепрогэс? – улыбаясь, спросил Колька.
– А хотя бы! Уж я бы не мешкала!
– Я бы тебя не отпустил, – добродушно заявил он.
– Кто бы тебя спрашивал, – то ли в шутку, то ли всерьез отозвалась она.
– А я вот, представь, как раз думал о том, что, конечно, было бы здорово вот так все бросить – и уехать. Мысль о тебе остановила, – прямо ответил он, тоже то ли всерьез, то ли в шутку.
– Тогда вместе никуда не поедем, – просто решила Оля.
Колька, вывернув ладонь, испачканную чешуей, обнял ее за шею, притянул и поцеловал в лоб:
– Или поедем вместе. Пошли чай пить.
… – Значит, ты, Оля, твердо решила стать педагогом. Героическая девочка, как ты будешь этих всех переучивать – ума не приложу, – пошутил Игорь Пантелеевич, нарочно кивая на Кольку.
– Всех и не надо, – улыбнулась Оля, – таких переучивать – только портить.
Мать засмеялась, потрепала Кольку по голове.
– Сахару! – потребовала Наташка.
– А вот такую – очень даже надо! – заметила Антонина Михайловна с показной строгостью. – Станешь толстой и беззубой. И так уже вся в варенье – иди умываться!
И, не слушая дочкины протесты, погнала ее в ванную.
– Что там, интересно, на раскопках-то? – спросил Игорь Пантелеевич.
– Да там еще не начали. Так, чего-то размечают, колышки вбивают. И чего там только может быть.
– Не скажи, – возразил отец, – князья строили. Последний даже от главной дороги железную дорогу к своей усадьбе протянул.
– Зачем? – удивилась Оля.
– Кто его знает? Говорят, помешался, вот надо было ему с центрального вокзала на мотодрезине на дачу гонять – он и проложил собственную железную дорогу. Именье-то еще в первую революцию сожгли, а церковь не стали. Потом и пригодилось: лесопилку устроили, затем склады. А до того богатый храм был. На Пасху как-то раз митрополит приезжал. Там красиво, богато было, древние иконы в окладах и камнях, ларцы, подсвечники.
– И где теперь все это? – поинтересовался Колька.
– Кто ж его знает? Уполномоченный приехал, а оказалось, что и нет ничего. И изымать нечего. Может, припрятали куда. Бабки болтали, что там под землей подземные ходы, мы пацанами лазали, искали. Тряслись, а ползали.
– Чего тряслись-то? – улыбнулся сын.
– О, это история! Какой-то поп посмел что-то против князя сказать, так он ему ноги перебил и в овраг приказал выбросить. Бабки говорили, что после этого князь двинулся умишком, а поп там до сих пор ползает. Ну а мы уши развесим… боимся. А потом снова лезем.
– И чего… ползает? – тоненьким голосом спросила Наташка, уже начисто отмытая и вполне готовая зареветь.
– Конечно, как и положено, а ночует в подвалах, – пошутил отец, но тотчас строго призвал к порядку: – А ну отставить! Бабкины это россказни!
– Да уж, – пробормотал Колька, вспомнив рассказ Пельменя.
– Ты больше ребенка пугай, – попеняла Антонина Михайловна, хмурясь, – нашел, что на ночь рассказывать!
…Упаковав в газету с десяток рыбин в подарок Вере Вячеславовне, Колька отправился провожать Олю. Они брели не торопясь, держась за руки, а то и в обнимку, если никого не оказывалось рядом, и было очень приятно, что не надо ничего объяснять, высказывать и выслушивать. Снова ощущалась такая полнота, как будто заново выросли отрубленные руки или ноги, а то и вырванное сердце.
– А давай больше ссориться не будем? – предложил Колька, поигрывая кончиком темной Олиной косы. – Ведь можно же как-то без этого, в полном согласии.
– Глупый, – серьезно ответила Оля, – если во всем полное согласие, то мы будем уже не люди.
– А кто?
– Деревья какие-нибудь.
Колька критично оглядел девушку:
– Ты скорее березка. А я, так и быть…
– Дуб, – невинно тараща глазища, предложила она.
Он дернул за косичку:
– Дуб, значит. Вот как отдубасю – будешь знать!
Она показала язык:
– Агрессор. О, кстати, об отдубасить. Завтра поможешь Палкиным гостинцы отнести?
Колька нахмурился:
– Оль, не надоело вам? Ну что они, голодают, что ли? А вы все носите и носите. Она вроде не бедствует, зачем другие кусок от себя отрывают?
– С чего ты взял, что не бедствует? – тотчас прицепилась Ольга.
– Знаю уж, – отрезал он.
– Опять темнит, – непонятно кому пожаловалась девушка, – ох, смотри! Все эти твои тайны добром не кончатся.
Колька, ощущая, к чему идет, накрепко захлопнул рот, как бы не сболтнуть чего лишнего. Возникло стойкое ощущение, что тот, за кем последнее слово, далеко не всегда прав. Ольга продолжала что-то начальственно ворчать, совершенно позабыв, какой он хороший и что его перевоспитывать не надо; он молчал, самодовольно улыбаясь про себя и собой же гордясь, – так и дошли до дома Гладковых.
Ольга подняла глаза, глянула в окно, замолчала на секунду, а потом, зажимая рот ладошкой, бесшумно расхохоталась.
– Ты чего? – не понял он.
Она, переводя дух, дрожащим пальчиком ткнула в свое окно:
– Ц-цветочки! Ой,