Читать интересную книгу Я все помню - Уэнди Уокер

Сначала Том. За три месяца совместной работы мы добились значительных успехов. Вы уже знаете, что у него были проблемы с собственным «я», которые уходили корнями в детство и не самым лучшим образом отражались на его семейной жизни и работе. Разработанный мною план его лечения я тоже описывал. К моему удивлению, он уже нащупал способ избавляться от гнева на родителей. Вспомнил некоторые вещи, которые они говорили ему, когда он был еще мальчишкой. Как отец повторял: «А что ты сам думаешь о своем поступке?», а мать талдычила: «Не каждому дано быть хорошим во всем. – А потом добавляла: – Человек должен принимать себя таким, какой он есть, и учиться любить себя со всеми изъянами». Но при этом ни один из них так и не смирился с собственными недостатками. Когда отца даже не раз, а три раза подряд не избрали руководителем кафедры, они стали злобно критиковать членов комиссии и даже высмеивать лично каждого из них: у той дурацкий шиньон, у этого воняет изо рта, у того кривые зубы, да к тому же уродливая жена. А мать так же нелестно высказывалась о своих партнерах по теннису – все они были ленивые, жирные и неизменно тупые. По сравнению с ними самими все были глупцы. Том припомнил множество случаев скверного поведения родителей, противоречившего их словам и той снобистской философии, которую они назойливо проповедовали.

Да пошли они, – сказал Том примерно три недели назад. – Нет, я серьезно. Пусть идут на хрен. Алан, у вас тоже есть дети. Вы когда-нибудь говорили им, что они ограничены в своих способностях? Может, лучше ориентировать ребенка на достижение жизненного успеха? Меня всегда преследовало ощущение, что любое мое достижение – хорошие оценки, зарплата, карьерный рост и даже жена с детьми – является ошибкой. Будто я кого-то одурачил, убедив, что все это заслужил. Впрочем, примерно то же я чувствую и сейчас.

Тому казалось, что он недостоин такой прекрасной жены, столь прелестных детей и жизненного успеха, каким бы умеренным он вам ни казался. Он сделал вполне достаточно, чтобы жить в Фейрвью и быть членом загородного клуба. У него были деньги на обучение детей в колледже, густая копна волос на голове и стройное, мускулистое тело. Он обладал прекрасной репутацией и отменным здоровьем. А еще любил автомобили – и те, которые продавал, и те, на которых ездил. И каждый день с удовольствием отправлялся на работу. По крайней мере, до тех пор, пока его дочь не изнасиловали.

Наконец я решил, что он готов услышать слова, которые я не мог не произнести.

– Том, – произнес я во время нашей последней встречи на минувшей неделе, – позвольте мне задать вам один вопрос.

Задавайте…

– Как по-вашему, вы заслужили, чтобы Дженни была изнасилована?

Что… что вы сказали? – Том был шокирован. Сказать, чтобы он «пришел в ужас», было бы чересчур, но все же был к этому весьма близок.

– Вы не заслужили, чтобы у вас были дочь, Лукас и Шарлотта. Не заслужили свою работу. Так может, вы попросту присвоили то, что отнюдь не должно вам принадлежать, и за это мир на вас ополчился? Может, причина случившегося – вы сами?

Боже мой! Это жестоко! Что вы такое говорите?! Как вы смеете?!

– Том, вы прекрасно знаете, что я так не думаю. Но не находят ли мои слова отклика в вашей душе?

Отклик, конечно же, был. В тот момент я еще не был убит, как сейчас, да? Восемь дней назад? И присущие мне способности еще не затуманила опасность, нависшая над моей собственной семьей. Том откинулся на стуле и позволил этой мысли пропитать его до мозга костей. Глаза его расширились, а лицо, как всегда, пошло красными пятнами и скукожилось. Сопровождаемые громкими всхлипами, по щекам скатились две слезинки. Том плакал почти на каждом нашем сеансе.

Вот он, тот этап, которого мы достигли в работе. Том чувствовал вину. В определенной степени это вполне нормально – испытывать вину за то, что ты не смог защитить свою маленькую девочку. Но в основном это чувство носило абстрактный характер – Тому казалось, что причиной всего является он сам. А это уже иррационально. Если нужно, если вы сами подсознательно в это не верите, гоните от себя подобные ощущения. У меня нет ни времени, ни желания что-то объяснять вам или убеждать. Мне еще нужно сделать очень и очень многое.

Вина – очень мощное чувство, и в том расстроенном, маниакальном состоянии духа, в котором я пребывал в ту пятницу, мне казалось, что я смогу им как-то воспользоваться.

Я собрался было подумать немного о Дженни, но время бежало слишком быстро. На прием пришел Том, и голова моя была забита вопросами, которые мы обсуждали с начала совместной работы и о которых я вам только что рассказал. Я услышал, как хлопнула входная дверь. Наступило время сеанса. Я был очень расстроен, что так и не выработал план спасения моего сына. Но Тому вскоре предстояло все изменить.

Глава двадцатая

Том был явно возбужден. Ночью спал плохо. Ему не давала покоя мысль о синей толстовке, его эго никак не могло решить, как относиться к сексуальным демаршам жены, а сердце разрывалось от жалости к дочери, которая осталась в своей комнате, – воспоминание о том, что ее изнасиловали, теперь вырвалось на волю и подвергло их всех жестокой пытке.

Он сел на краешек дивана, расставил ноги и положил на колени ладони, по которым то и дело пробегала нервная дрожь. Он втянул голову в плечи, дыхание его было судорожным и отрывистым.

Я немного успокоился.

– Сегодня вы выглядите неважно. Что-нибудь случилось? – спросил я.

Нет. Ничего. В том-то и проблема.

– Понятно.

Что вам понятно? У меня такое ощущение, что я один надрываюсь в поисках насильника дочери. Я полночи не спал, все разглядывал снятые в Фейрвью фотографии, просматривал каталоги одежды…

– Искали синюю толстовку с красной птицей?

Да. Да! А вы как думали? Боже мой, неужели вы не понимаете, что это ключ к поимке этого чудовища?

– Вы, похоже, очень расстроены.

Том немного успокоился и попросил прощения за свою вспышку.

– Вы обнаружили что-нибудь, способное навести нас на след? – Ответ на этот вопрос я уже знал от Шарлотты.

Вы хоть представляете, сколько в мире синих толстовок? Что же до красной птицы, то это вообще может быть что угодно. Дубонос. Крылья военно-воздушных сил. Ястреб…

– Но в Фейрвью вы ничего так и не нашли? – Я перебил его, как только услышал слово «ястреб». – Ни спортивных команд, ни клубов… В нашем городе ничего такого нет?

Ничего. И ни одной фотографии человека в такой толстовке. Просмотрел все снимки на сайте школы, пробежал глазами публикации в «Еженедельном рекламодателе»… Но сотни и сотни прошли мимо меня. Почему этим не занимается полиция? Для одного человека, у которого работа, дети да еще и Шарлотта, это слишком… Слишком!

Слезы во время этого сеанса брызнули рано, и я сделал то, что делаю всегда. Дал ему выплакаться. Том откинулся на подушки, сжал колени и закрыл руками лицо. Плакать ему было стыдно. Да-да, это, опять же, восходит к его родителям. Они даже не предполагали, что их дети имеют право на чувства. В том числе и на слезы. Книги, содержащие в себе подобные семейные советы, увидели свет лишь в 1980-х годах.

– Том… а что будет, если этого мужчину не найдут?

Слово «мужчина» я использовал в разговорах со всеми с того самого момента, как застал жену прижимавшей к груди толстовку Джейсона. Именно «мужчина», а не «мальчишка», не «юноша» и даже не «парень». Термин «мужчина» рисует в воображении человека постарше, чем мой сын.

Том покачал головой.

Этого не может быть. Просто не может – и все.

– Ну хорошо.

Я протянул ему бумажные салфетки.

Я читал о том, как восстанавливаются после изнасилования – со слов не докторов, а жертв. Без обид – я отнюдь не пытаюсь умалить того, что вы для нас сделали. Но голос моей дочери украли эти недоделанные лекарства. Она не может сказать, что ей нужно, чтобы почувствовать себя лучше, поэтому я попытался разобраться сам.

– Отлично. Учиться всегда полезно.

Что им приходится пережить… ощущение, что нападающий сильнее тебя… а потом… Я до сих пор не могу произнести этого вслух…

– Проникновение. В человека проникают вопреки его воле.

Да. Это остается с ними надолго. Некоторые жертвы чувствуют себя так, будто у них отняли человеческое достоинство. Именно это пришло мне в голову, когда вы рассказали нам о том сеансе. О вернувшемся воспоминании. Как она ощущала себя животным, как он ее оседлал и как ломал ее, будто скотину.

Том больше не плакал. Не потому, что больше не чувствовал в душе отчаяния. Просто у него больше не было слез.

Дело вот в чем. Я забыл все, о чем мы с вами говорили. Перестал слушать Шарлотту и выбросил из головы все ее слова. Я не рассматриваю правосудие как волшебное снадобье, которое излечит Дженни, но все эти женщины, или почти все, в один голос говорят, что выздоровеют после того, как их насильник понесет наказание. Некоторые из них исповедуют принцип «око за око, зуб за зуб» – понимаете, им важно знать, что эту мразь в тюрьме тысячу раз оттрахают так, как он оттрахал их, и что он при этом будет испытывать точно те же чувства. Впрочем, они выражаются иначе, так что прошу прощения за терминологию.