закону я ни в чем не виноват, но власти не упускают возможности меня повоспитывать.
– О чем базар?! – рявкнул на него милиционер.
– Госпожа Оно поинтересовалась, долго и я тут пробуду, и я объяснил ей, что завтра меня выпустят. Как всегда.
– Еще неизвестно, выпустят лиа-ав, – с зевком заметил милиционер.
Кореянка на соседних нарах демонстративно достала цветной носовой платок и трубно высморкалась. Йоко поморщилась. Вторая кореянка встала и подошла к решетке. По пути она нарочно толкнула Йоко бедром в спину, да так сильно, что та, чтобы не упасть, еле успела выставить перед собой руку – и уперлась в грудь священника.
Йоко резко встала, громко выругалась и схватила обидчицу за черный хвост грязных жирных волос. Та хрипло взвизгнула.
– А ну успокоились, живо! – Милиционер вскочил и ударил несколько раз палкой по решетке. Та загудела. – Я вам покажу, бля! Цирк здесь устроили! Обезьяны, бля!
Отец Александр взял Йоко за руку, отцепил ее от черной гривы и, делая другой рукой успокаивающие жесты милиционеру, усадил японку на место. Та, тяжело дыша, села.
Кореянка, даже не оглянувшись, как ни в чем не бывало, обратилась к охраннику:
– Начальник, а когда кормежка будет?
– А вот я тебя сейчас твоей долбаной камчой и накормлю, – пригрозил милиционер.
– Кимчи, – поправила заключенная.
– Это ж надо, – не слушая ее, обратился милиционер к Меню, – на рынке отравой торгуют, шесть человек в больницу попали на промывание после капусты их кореянской!
– Да не от капусты это, – подала голос вторая торговка. – Это ваши бабки местные пирожки с крысятиной продают. Вот кого сажайте.
– Это санэпидемстанция разберется, где тут крысятина, а где капуста. – Милиционер опять сел и забросил ноги на стол.
Раздался стук в дверь.
– Войдите! – крикнул охранник, опустил ноги на пол и поправил на поясе кобуру.
Вошел хорошо одетый человек ярко выраженной кавказской внешности. На нем были меховая кепка-аэродром, дорогая дубленка и фирменные джинсы, гармошкой заправленные в сапоги. Посетитель был гордым обладателем внушительного носа и златозубой улыбки.
– Вай, здравствуй, дарагой Сергей Николаич! – закричал он с порога. – Сидишь апять адын, как арел, вот я тибе гостинец принес, закусить-выпить па-челавечески.
Он подошел к столу и поставил на него булькающий замасленный бумажный пакет.
В отделении запахло копченостями и зеленью. Сержант строго посмотрел на посетителя и сказал с напускной официальностью:
– Аликпер Адыге… зялович, здесь опорный пункт, я на службе, какие еще закусить-выпить?
Было, однако, видно, что гостинцем он доволен.
– А-а, апорный пункт говоришь, чалям баш*. Панимаю, дарагой. Домой возьмешь, деток покормишь. Присесть магу?
Не дожидаясь разрешения, кавказский гость уселся на стул спиной к решетке. Йоко заметила, как возбужденно зашептались кореянки, одна из них стала медленно засовывать ноги в валенки. [* Капуста вместо головы, пустоголовый (азер.).]
– Вы по делу, Аликпер, э-э…
– Да какие у миня дела? У вас дела, у меня так, делишки… – От глаз Йоко не ускользнуло, как азербайджанец наклонился и сунул что-то подлежащую на столе газету «Правда». – Паслушай, Сергей Николаич, отпусти маих девачек, прашу как брата, не винаваты ани.
– Как же «не виноваты»? Тухлой капустой торгуют, людей потравили, – опять насторожился сержант.
– Какой капуста?! Я тебе завтра из эпидема анализ принесу, все там в порядке будет, атвечаю. У нас продавцов не хватает на прилавках, где я людей вазьму, да? Не дай пропасть, товарищ дарагой!
Милиционер помолчал для солидности, как бы демонстрируя напряженную борьбу мужской дружбы со служебной инструкцией.
– Ну, черт с тобой. Но только если обещаешь, что завтра постановление принесешь со станции.
– Мамой клянусь! Сержант повернулся к камере:
– Пак, Югай, на выход!
– Вай, спасибо, Сергей-джян!
Кореянка, проходя мимо Меня, пробормотала вполголоса:
– Слышь, ты, поп, переведи этой сучке японской: ее счастье, а то бы до утра не дожила.
Мень никак не отреагировал, молча глядя перед собой. Кореянки и их спаситель ушли. Милиционер Сергей немного помедлил, поглядывая то на сидельцев, то на закипающий чайник на плитке, потом развернул пакет, достал оттуда палку дефицитной сырокопченой колбасы, примерился ножом и отрезал несколько ломтиков. Затем также поступил с квадратной буханкой хлеба. Водрузив колбасу на хлеб, он положил бутерброды на газету и молча протянул их сквозь решетку. Мень принял еду и дистанционно осенил стража порядка крестным знамением.
– Спасибо, сын мой, – сказал он и громко начал молитву: – Сый благословен…
– Э, э! Вы это прекратите! – испугался страж. – Опять за свое?!
Мень замолчал, усмехнулся в бороду, и все трое принялись за трапезу. Настроение у Йоко поднялось еще больше, когда она получила вдобавок крепкого сладкого чая в алюминиевой кружке.
Милиционер Сергей подкрутил громкость телевизора. Из динамиков раздалась мелодия заставки программы «В мире животных». Сержант сунул руки под мышки и задремал.
– Скажи-ка мне, сестра Йоко, – Мень откинулся, прислонился удобно спиной к обшарпанной стене и сложил руки на животе, – что тебя так сильно гложет?
Йоко не удивилась. Она ответила просто:
– Я предала мужа. Я не хотела. Просто я… Я только хотела…
Вдруг она почувствовала, что из глаз побежали слезы. Она тихонько завыла и стала покачиваться взад-вперед.
– Ну-ну, – нахмурился Мень, подался к ней, положил на голову руку и нараспев зашептал что-то по-русски.
Йоко прекратила плакать и сидела неподвижно, глядя перед собой. Все эти странные слова она уже слышала когда-то. От кого? Может быть, от тетушки?
– Все будет хорошо, – закончив молитву, сказал священник просто, по-мирскому. – Какой ты веры, сестра?
– Сама теперь не знаю, Александер-сан, – негромко отозвалась Йоко. – Я была воспитана согласно канонам буддизма и католицизма, а в последнее время… – Она задумалась. – Разные восточные философии, мистицизм… Астрология еще.
– Я почему-то так и думал, – кивнул Мень. – Нет, я тебя не осуждаю. Меня самого постоянно обвиняют в униатстве, обзывают ойкуменистом, говорят, что я умышленно смешиваю свет с тьмою. – Мень тихонько посмеялся. – А как же иначе? Что, разве на нашей многострадальной земле царит лишь свет? Или вечно главенствует тьма?
…Они проговорили всю ночь. Мень говорил о вере, об оккультизме, о живом Слове, о буддизме, о смысле жизни и смысле смерти и даже о юморе Христа. Иногда он упрощал, не зная, как перевести какие-то слова или целые фразы на английский, и все равно Йоко была потрясена. Казалось, он знал все обо всем.
Точнее, он точно знал, что хорошо, а что плохо, а ведь это главное. И верность этого знания не