минуту, покачавшись, прошептала:
– Хрн я тебе прьду… – и пошла к морю. До моря было метров сто.
Я пошла за ней, держась на расстоянии. Впрочем, Илона мало что понимала.
У моря она села на камень, поставила бутылку слева, а сумочку справа. Я стояла метрах в трех от нее, за кабинкой для переодевания. Дождь кончился, тучи рассеялись, и белая полная луна светила вовсю. Полнолуние. Луна светила так сильно, что еле видно было алюминиевые тусклые булавки звезд. Море тихо шелестело всего в нескольких метрах от нас.
Илона долго сидела молча. Потом громко сказала почти трезвым голосом:
– Вот и все. Черт с вами со всеми. Будьте вы все прокляты.
Она действительно как будто вдруг резко отрезвела и говорила зло и сквозь зубы.
Она отхлебнула вина, плюнула, откашлялась, потом, шурша бумагой, порылась в сумке. Я пригляделась. Она сыпала что-то белое в ладонь. Насыпала полную горсть:
– Ннну… Усритесь все без меня…
Илона сыпанула белое в рот и стала запивать вином. Я кинулась к ней и, нагнув ее грудью к земле, молча стала давить ей костяшками пальцев на щеки между зубами. Внутри у Илоны все захрипело и заворковало. Потом там хлюпнуло, и изо рта рванул поток винной блевотины с белыми крапинками таблеток, отчетливо видными при свете луны. Три бурых транша фонтаном вырвалось из нее, а затем Илона, по-мужски деловито откашлявшись, вдруг пронзительно завизжала. Этот свиной отчаянный визг отдавался электричеством в моем позвоночнике и резкой болью в бедре. Илона задергалась, пытаясь освободиться. Она зарычала и вцепилась мне в запястье зубами. Тогда свободной рукой я инстинктивно очень сильно ударила ее кулаком в скулу, и она разжала зубы и снова завизжала. Сквозь визг я услышала шум. Сзади.
– Держите ее, она хочет отравиться! – закричала я, зная, что шум – это Анри.
Илона, предварительно зарычав, снова укусила меня. Теперь – за мизинец. Это было так больно, что я потеряла сознание.
Глава 26. Полет в полете
Я плохо помню эту ночь. Обычно говорят, как в тумане. Но ночь была светлая и лунная. Все тот же диван в особняке Анри. Ганеш подчеркнуто бережно бинтует мне палец. Опять пахнет погребальным сандалом. В это время мне что-то быстро говорит Анри. Я смотрю на его губы. Я что-то отвечаю, но не помню, что. Помню, что хочу увидеть его глаза, но он уже отвернулся и куда-то звонит. Что-то долго объясняет.
В соседней комнате хрипло визжит Илона. Истошно и равномерно. Через комнату проходят люди в белом. Врачи? Наверное.
Я у себя в номере. Полосатый розовый рассвет сквозь фиолетовые с зелеными кромками жалюзи. Я опять не могу понять – что на фоне чего. У моей кровати сидит Марко. Я одновременно и ясно понимаю, и, как сквозь невидимую вату, не понимаю, что он говорит.
Да, пора в аэропорт. Хорошо. Сейчас оденусь. Марко выходит. Я одеваюсь. Собираю чемодан. Спокойно, чувствуя мозгом каждое движение и в то же время не осознавая ничего. Паспорт, билет, деньги. Где-то в уголке мозга: Ленин, Партия, Комсомол. Вот они. В смысле: паспорт, билет, деньги. Плюс – мобильник.
Стук в дверь. Анри и Марко заходят вместе. У Марко лицо испуганное. У Анри – измученное и какое-то безнадежное, но он улыбается. Глаза у него влажные и красные. Он жмет мне руки, потом целует их. Левую, потом правую. Еще раз левую, потом правую. Еще раз. Еще. Я считаю. Что это мне напоминает? Да, так Аладдин в Курилках качал головой слева направо и наоборот. Это было когда-то давно, в другой жизни. Так всегда пишут уже двести лет в романах: это было в другой жизни. Еще добавляют в последние лет десять: не со мной.
Аладдин качал головой ровно пять раз. Анри тоже пять раз целует мне руки. Каждую по пять. Итого десять. Роман моей жизни окольцован. Может, я схожу с ума? Анри куда-то внезапно исчезает, остается один Марко.
Мы едем в аэропорт. Долго, может быть, два или три часа. А может – десять минут, я не знаю.
Вот мы прощаемся с Марко. Хороший мальчик. Я его больше никогда не увижу. Знаю, что не увижу. Жалко.
Регистрация, паспортный контроль. Ловлю себя на том, что очень долго смотрю в посадочный талон и не могу понять, зачем мне его дали. Сейчас пойму. Поняла. Гейт номер двенадцать. Объявлена посадка.
Немножко ноет бедро и шея. В мизинце – дерганый пульс. Не больно.
В самолете пахнет детскими леденцами. Надо отключить мобильник. Самолет рулит, потом тормозит, начинает разгоняться. Я засыпаю вместе с ощущением, что затылок приятно вдавливается в сиденье.
Во сне я лечу куда-то назад. Одна, над Крестовским полем. С восторгом кувыркаюсь в воздухе. Господи, как хорошо! Какой-то теплый, властно ускоряющийся поток несет меня все дальше и дальше назад. Вдруг – мысль: а почему назад? Пытаюсь взлететь вверх. У меня это легко получается, но все равно, и там, вверху, я лечу назад. А может, это как раз не назад, а вперед? Надо повернуться лицом туда, в это неясное «вперед». Я поворачиваюсь, и тут же чувствую, что опять лечу назад. Я запуталась. Мне страшно. Я резко дергаюсь вправо. Пожалуйста, поток разрешает мне сколько угодно лететь вправо, но все ускоряющееся движение назад не прекращается. Я пытаюсь камнем упасть вниз, на поле. Пусть я разобьюсь… К своему ужасу я действительно лечу со страшной скоростью вниз. Я зажмуриваюсь перед самой землей, но ничего не происходит. Я открываю глаза и вижу, что снова лечу над полем. Я знаю, что я как бы с другой стороны поля, то есть вроде бы под полем. Но здесь – то же небо и тот же полет назад. Господи, что же мне делать? Куда я лечу? Вдруг ко мне приходит яркая, до боли в сердце, отзывающейся в левой ключице, мысль: чтобы понять, куда я лечу, в это таинственное и страшное «назад», надо хорошенько всмотреться вперед, туда, откуда я лечу. Это же так просто! Я изо всех сил вглядываюсь в горизонт. Я даже делаю пальцами «китайские глаза», как в школе, чтобы лучше видеть, что написано на доске. Нужно поймать глазами нужное место, нужную точку. Поймала. Да, там что-то есть, в этой точке. Что-то очень важное. Вот оно. Я чувствую, что просто физически хватаюсь глазами за точку, как руками. И оно начинает увеличиваться. Чем быстрее я лечу назад, тем цепче я держусь глазами за точку, словно на километры растягивая свое невидимое тело. И тем быстрее оно растет.
Там –