Читать интересную книгу Мост - Иэн Бэнкс

— Мне здесь нравится, — обняла его Андреа.

Она вся дрожала. Он прижимал ее к себе, но глядел вверх, на стальные тенета, завороженный их черной мощью.

«Три года, — подумал он. — Три года в чужом городе».

— Рухнул мост Таллахатчи, — проговорил он буднично, обращаясь не столько к ней, сколько к пронизывающему ветру.

Она снова посмотрела на него, уткнулась холодным носом в презентабельный остаток бороды, которую он растил два года, и спросила:

— Что?

— Мост Таллахатчи. Бобби Джентри, «Ода Билли Джо». Короче, навернулась хреновина. — Из его горла вырвался тоскливый смешок.

— А жертвы были? — прикоснулась она холодными губами к его кадыку.

— Не знаю. — Ему было очень грустно. — Я дальше и не думал читать. Только заголовок.

По мосту прошел поезд, ночной воздух наполнился грохотом и гулом. Вагоны везли людей куда-то в другие края. Интересно, вспомнил ли кто-нибудь из пассажиров старый обычай, бросил ли монетку из окна уютного, теплого купе? Послал ли свою маленькую тщетную надежду кувыркаться в безразличных водах холодного Ферта?

Он не сказал ей об этом, но он помнил, что уже здесь был, в этом самом месте, много лет назад. Однажды летом. У его дяди была машина, и дядя взял его и его родителей в поездку через Троссахс, с последующим заездом в Перт. Обратный путь лежал через эти места. Это было еще до открытия автомобильного моста в шестьдесят четвертом, — наверное, даже еще до начала его строительства. Случилось это в праздничный день, и перед паромной переправой вырос хвост машин длиной в добрую милю. Чем торчать в очереди, дядя привез их сюда, чтобы показать родственникам (и самому полюбоваться) «один из самых гордых шотландских монументов».

Сколько же было тогда ему лет? Вроде бы всего-то пять или шесть. Отец посадил его на плечи, а он касался холодного гранита быка и изо всех сил тянул ручонки к выкрашенным в красный цвет металлическим фермам,

К их возвращению вереница машин нисколько не сократилась. И пришлось им ехатъ через Кинкардин-бридж.

Поцелуй Андреа заставил его очнуться от воспоминаний. Она очень крепко обняла его, необыкновенно крепко, у него аж дыхание сперло. Потом они вернулись в машину.

Они переехали через реку по автомобильному мосту. Он глядел сверху на темные воды, на тусклый ночной силуэт железнодорожного моста, под которым они стояли, и увидел длинную цепочку огней идущего к югу пассажирского поезда. Огни как многоточие в конце предложения, подумалось ему. Или в начале… Три года. Точки — как бессмысленный сигнал морзянки, составленный лишь из Е, И, С и X. В переплетении ферм вспыхивали огни; тросы на ближайшем боку автомобильного моста проносились мимо так быстро, что их невозможно было различить.

Глядя на поезд, он подумал: неромантично. А ведь я еще паровозы помню. Я заявлялся на соседнюю станцию и ждал на деревянном переходе над путями, пока не появится состав, пыхтя дымом и паром. Когда локомотив проходил под деревянным мостом, то дым отражался от листов металла, которыми мост был обшит снизу, чтобы защитить древесину от возгорания. Меня вдруг окутывало дымом и паром, и наступали долгие мгновения восхитительной неопределенности, я словно оказывался в ином мире, где все зыбко, аморфно и таинственно.

Но ветку закрыли, паровозы демонтировали, переход над путями снесли и построили на этом месте красивый, очень уникальный и просторный особняк с фасадом на южную сторону и обширным парком. Очень уникальный. Лучше и не скажешь. Даже если все у них там вышло как задумано, ничего на самом деле не вышло.

Поезд пронесся по длинному виадуку и исчез в земле. Вот и все. Никакой романтики. Никаких фейерверков при выбросе золы и пепла, и ни тебе кометного хвоста оранжевых искр над дымовой трубой, ни даже облаков пара. Он решил завтра написать об этом стихотворение (но ничего не получилось, и черновики он выбросил).

Он отвернулся от окна и зевнул. Андреа снизила скорость — приближался турникет…

— А знаешь, сколько времени его красят? Она отрицательно покачала головой, опустила боковое окно, затормозила возле будки.

— Что? Железнодорожный мост? — Она полезла в карман за деньгами. — Ну не знаю… Год?

— А вот фигу. — Он сложил руки на груди и устремил взгляд вперед, на красный огонь светофора за кабинкой сборщиков. — Три долбаных года.

Она ничего на это не сказала. Заплатила за проезд, и зажегся зеленый свет.

Он много работал, и не без успеха. Мама и папа гордились им. Под ипотечную ссуду он взял квартирку в том же Кэнонмиллзе. Поскольку он достиг таких высот буржуазного упадка, то компания, в которой он работал, обеспечила ему кредит на представительский автомобиль, и он сменил «кортину» на другую модель «БМВ», побольше и получше. Андреа писала ему, и он, где бы ни вспоминал эти письма, произносил одну и ту же старую хохму.

По «Радио-1» в ночном эфире Джон Пил крутил реггей. Он купил «Past, Present and Future» Эла Стюарта. «Post World War Two Blues» он слушал чуть ли не со слезами на глазах. А однажды, когда крутил «Roads to Moscow», и впрямь заплакал. А вот «Nostradamus» ему резко не понравился. Он много раз ставил «The Confessions of Doctor Dream», надевал наушники, ложился в темноте на пол; он круто торчал и улетал под музыку. Первая часть заглавной темы, занимавшей всю вторую сторону диска, называлась «Irreversible Neural Damage».

«Ничто не бывает случайно», — заметил он как-то раз Стюарту Маки. Стюарт и Шона переехали за реку, в Данфермлин. Шона окончила Данфермлинский институт физкультуры (что забавно, находящийся не в Данфермлине, а на другом берегу, под Эдинбургом), и теперь ей казалась вполне закономерной перспектива стать физруком именно что в данфермлинской школе. Так сказать, из одной бывшей столицы в другую. Стюарт остался в университете, заканчивал аспирантуру, и все шло к тому, что он получит должность доцента. Стюарт и Шона первенца назвали в честь него. Для него это значило больше, чем он мог выразить словами.

Он путешествовал. Объездил Европу по железной дороге (пока еще не поздно, говорил он себе, пока еще не стар), побывал в Канаде и США, автостопом, автобусами и поездами добрался до Марокко. Туризм особой радости не приносил. Ему было всего лишь двадцать пять, но он казался себе стариком. Даже начал лысеть. Однако в конце получилось удачно, просто классно. Он сутки ехал через всю Испанию, от Альхесираса до Ируна, в компании молодых американцев, у которых оказалась превосходнейшая дурь. Он любовался восходом солнца над равнинами Ла-Манчи, он внимал симфонии стальных колес.

Он всегда находил предлоги, чтобы не бывать в Париже. Не хотел встречаться с Андреа там. Она периодически приезжала, но бывала каждый раз другой, изменившейся, более степенной и насмешливой, более уверенной в себе. Теперь она носила короткую прическу, — наверное, последний крик моды. Они ездили отдыхать на западное побережье и острова, когда ему удавалось выкроить время, и однажды побывали в Советском Союзе, он в первый раз, она — в третий. Он запомнил поезда и дорогу, а еще людей, архитектуру и памятники войны. Но это было все же не то. Он, к своему разочарованию, двух слов не мог связать в разговорах с русскими и с завистью слушал, как увлеченно она болтает с ними, и ревновал ее к чужим языкам (в обоих значениях этого слова: он знал, что в Париже у нее кто-то есть).

Он проектировал нефтеперегонное оборудование и буровые вышки, получал много денег и посылал их домой, матери, ведь отец вышел на пенсию. Он купил «мерседес» и вскоре поменял его на подержанный «феррари», у которого все время засорялись свечи. Наконец он остановился на красном трехлетнем «порше», хотя, конечно, предпочел бы новый.

Он стал встречаться с молоденькой медсестрой по имени Николя (познакомился с ней еще в «Ройал инфёрмэри», где расстался с аппендиксом). Знакомые шутили насчет их имен, называли их империалистами, спрашивали, когда они потребуют вернуть им Россию. Она была маленькой блондинкой с любвеобильным, щедрым телом, ей не нравилось, что он покуривает травку, а когда он как-то расщедрился на кокаин, сказала, что только форменный псих додумается запихивать себе в нос такие деньжищи. Он испытывал к ней большую нежность, о чем и сказал однажды, заподозрив, что от него ждут признания в любви. «Скотина, у меня там от твоей нежности все загрубело!» — хохотнула она и прижалась к нему. Он тоже посмеялся, но вдруг сообразил, что это единственная ее шутка за все время их знакомства. Она знала об Андреа, но никогда не заводила о ней речь. Через полгода они тихо-мирно расстались. Потом, если у него спрашивали, он отвечал, что вполне доволен статусом полевого игрока.

Однажды в три часа ночи раздался звонок, как раз в тот момент, когда он драил школьную подружку Андреа. Телефон стоял возле кровати. «Давай, — хихикнула девица, — ответь». Она цеплялась за него, когда он полз по кровати к трезвонящему аппарату. Это была Мораг, его сестра. Она сказала, что час назад в больнице «Саутерн дженерал» в Глазго его мать скончалась от удара.