А я продумывать не могу – либо «попрет», либо – нет. Ну, будем надеяться, что все-таки «попрет».
В большой землянке было тепло.
– Умеет устраиваться пехота, – с завистью сказал Федюков, доставая из внутреннего кармана шинели бутылку настоящей водки. Уж кто-кто умеет, так это он, старшина Федюков; и где, спрашивается, раздобыл? С пятнадцатого мая сорок второго года ежедневная выдача водки личному составу была прекращена, за исключением «военнослужащих частей передовой линии, имеющих успехи в боевых действиях против немецких захватчиков», а также праздничных дней. Но, подозреваю, далеко не вся «огненная вода» доходила до тех, кому полагалась по закону, оседая в заначках предприимчивых снабженцев или еще кого.
– Вайганов гармонь новую раздобыл, – шепнул парень с лейтенантскими погонами, имени которого я, хоть убей, не могла припомнить.
Вайганов, невысокий курносый крепыш, упрашивать себя не заставил: умостился на низкой скамье, широко расставив ноги, тронул лады…
– Запевай, Федор.
– «Катюшу», товарищ лейтенант!
– «Катюшу» давай!
Лейтенант Федор, совсем молоденький, с румянцем во всю щеку, длинными ресницами и влажными карими глазами похожий на девушку, затягивает «Катюшу», потом «Синенький скромный платочек», в котором куплетов оказалось почему-то в два раза больше, чем я знала, потом «Я уходил тогда в поход». Дальше я уже не слушала.
Вышла из землянки, хватанула полной грудью свежего, морозного воздуха. У меня есть карандаш, двусторонний – с одной стороны синий, с другой – красный. Я нарисую все, что знаю о линии «Пантера», и пойду к командующему – ну, не отправляться же к нему с пустыми руками?
Бумага тоже нашлась в кармане полушубка – лист мятый, но большой. Чтобы нарисовать основное – хватит, а потом, когда меня пустят к карте, я покажу уже на ней…
– Это что же ты, сука, делаешь?!
Незнакомый человек в офицерском полушубке стоял надо мной, и при свете звезд я хорошо видела его белые от гнева глаза и побелевшие костяшки пальцев, сжимающие пистолет.
– Я…
– Ах ты ж, фашистская морда!
Ударил он меня в висок – так почему же рот полон крови? Я сплюнула; кровавый сгусток, в середине что-то светлое. Зуб.
– Погодите, товарищ майор…
– Товарищ?! Твой сраный фюрер тебе товарищ!
Хруст, и небо стало стремительно заваливаться на меня. А вокруг со странным звуком порхали звезды.
– Карты он рисует… – Голос гулкий, как будто майор кричит в колодец. Почему я сижу в колодце?
Майор коротко замахивается и бьет прямо в лицо. Звон в ушах, по лицу течет что-то горячее, попадает на губы. Я облизываю – кровь.
– Отведите меня к товарищу Масленникову, – говорю я. Вернее, пытаюсь сказать, потому что получается у меня совсем другое: «Одвыддыды бедя…» Еще бы, попробуй поговори разборчиво, когда у тебя расквашен нос и не хватает половины зубов.
– Я тебя щас отведу, – зловещим шепотом произносит майор. – Я тебя шас так отведу!
Я снова прихожу в себя в какой-то темной комнате. Не землянка – именно комната. Стол темного дерева – полированный, как ни странно. За столом – невысокий сухощавый человек в пенсне и в гимнастерке без погон, рядом – давешний майор; у майора дергается щека, видимо, последствия контузии.
– Расскажите нам, кому вы собирались передавать план укреплений, – бесцветным голосом говорит сухощавый.
Этот, по крайней мере, производит впечатление вменяемого человека.
– Я хотел передать эти планы товарищу Масленникову.
Сейчас я почти не шепелявлю.
Сухощавый снимает пенсне, двумя пальцами протирает глаза и водружает пенсне на место.
– Поясните, кто такой Масленников.
Я обалдеваю. Что значит, кто такой Масленников?! Это – командующий сорок второй армией, буквально на днях он будет назначен заместителем командующего Ленинградским фронтом, а еще через месяц – станет командовать Третьим Прибалтийским.
– Я требую отвести меня к командующему армией.
Майор подскакивает на своем стуле. Хороший такой стул, дубовый, с высокой спинкой – и почему, спрашивается, я замечаю такие детали? Может быть, потому, что здесь, именно здесь и сейчас такому стулу не место?
– Вы в вашем положении, господин хороший, требовать ничего не в праве, – слегка поморщившись, сообщает человек в пенсне. – В ваших интересах, господин шпион, простите, не знаю, в каком вы звании, сообщить все. И прекратите нести бред о Масленникове – ни за что не поверю, чтобы немецкая разведка работала настолько плохо.
Я вообще перестаю что-либо понимать. Где я вообще нахожусь?! И что происходит?!
– Повторюсь, – почти ласково произносит беспогонный, – в ваших интересах говорить только правду.
Правду? А и в самом деле, у меня нет другого выхода. К тому же в Расейняе получилось – почему бы и не попробовать здесь?
– Я из будущего, – говорю я и жду реакции. Майор багровеет, рука его тянется сперва к вороту, потом, словно передумав, к кобуре.
– Спокойно, майор, – бросает сухощавый, а затем – уже мне. – Ну, продолжайте, продолжайте.
Я продолжаю. Я говорю хорошо, вдохновенно – под Расейняем у меня получалось куда корявее.
Беспогонный выслушал меня до конца, ни разу не перебив и не дав сделать это майору, и, когда я, уже испытывая облегчение – кажется, поверили! – окончила свою «пламенную речь», он все с тем же благожелательным выражением на худом лице, с которым слушал меня, и с той же ласковой интонацией произнес:
– Ну, видите, товарищ Мельников, господин решил сыграть в сумасшедшего. Только, – теперь он повернулся ко мне, – господин шпион, должен заметить, что актер из вас никакой. И фантазия подводит. Ладно. – Он резко приподнялся, хлопнув обеими ладонями по столу. – Мельников, выводи. Необходимые протоколы я оформлю, подпишешь потом.
– При попытке к бегству? – деловито уточнил Мельников, к которому вернулся нормальный цвет лица.
Сухощавый кивнул.
– Погодите! – так я еще никогда не орала. – Погодите! Я правду говорю! Выслушайте меня!
– Мы вас уже выслушали, любезный. – Худое лицо обрело медальные очертания. – Вы ведь офицер, и прекрасно понимали, на что шли. Думаю, вам известно, какова участь шпионов согласно законов военного времени. Вы, насколько могли, исполнили долг перед своей страной, мы исполняем свой долг перед нашей. Ведите себя достойно.
Он отвернулся, похоже, потеряв к происходящему интерес.
Что же делать?! Умирать мне не в первой, в этом уже ничего страшного нет, но моя миссия?! Как же Псков?! Неужели ему суждено все-таки быть освобожденным только в июле?! А многим тысячам людей суждено погибнуть, штурмуя «Пантеру»?!
Попытаться еще раз поговорить с майором?
– Иди-иди. – Ствол больно ткнулся в спину. Меня выводили в одной гимнастерке – правильно, зачем трупу полушубок? И мерзнуть мне, судя по лицу майора, недолго.
– Послушай, майор…
Он презрительно цвиркнул слюной на снег.
– Иди-иди, фашист. Тут твоя агитация не сработает.
– Послушай, я понимаю… Только… передай бумагу – ну, ту, что у меня отняли, генералу Масленникову. Это… это примерный план оборонной линии «Пантера», он пригодится! – От отчаянья я почти плакала.
В этот раз он сплюнул с куда большим презрением.
– Какая, к хренам собачьим, «Пантера»?! Может, ты и впрямь псих? Тогда прости – цацкаться с психами у меня все равно времени нет. Куда тебя девать-то?
Если садануть его по руке, он выронит пистолет: слишком отвлекся на рассуждения, отреагировать успеет вряд ли. Я его оглушу. Далеко мне, правда, не убежать, но мне далеко и не надо: до первого мало-мальски вменяемого командира, который объяснит мне, что происходит…
Я успела только ударить его по руке – слишком слабо, или это он крепко держал пистолет?
– Ах ты ж, тля фашистская!
Он выстрелил почти сразу, но мне казалось, что пуля летит долго, долго, я еще успею увернуться, а потом объяснить, что он не так меня по…
Россия, недалекое будущее. Виктор
Мягкий стук тела об пол. Он подскочил к упавшей девушке, схватил за руку… Есть пульс! Теперь померить давление – Илья Семенович оставил ему очень четкие указания, что делать, если у Натальи вновь повторится приступ. Но анализатор моргал зеленым, давление было в норме. Что же тогда не так?!
И потом – сейчас она была в игре всего пару часов. Почему же ей стало плохо?
Нашатырь! Бабка всегда говорила, что «лучшего средства для прочистки мозгов нет», и заставляла внука держать пузырек в аптечке. Бабка умерла, и непутевый внук о ее наказе забыл. А когда Наталья в прошлый раз в обморок грохнулась – вспомнил. И почти сразу купил резко пахнущую жидкость.
И действительно – помогло! Сначала нос девушки словно ожил сам собой, дернулся, потом затрепетали веки, а потом она одновременно и попыталась сесть, и оглушительно чихнула.
– Фу… Что за гадость? – Она приложила руку к груди и поморщилась, как будто у нее болело сердце.