Читать интересную книгу Сокровенное желание - Ёсио Мори

— Ну, я поехал! — сказал он, присев в прихожей на корточки и зашнуровывая ботинки. Асако наблюдала за ним, вытирая о фартук руки.

Вдруг зазвонил телефон. Асако ушла в комнату и оттуда позвала Уно:

— Тебя.

Кто бы это мог быть? Уно нахмурился. Он не планировал на сегодня никаких других дел, кроме похорон сына.

— Кажется, кто-то из учеников! — сказала Асако, передавая ему трубку.

— Слушаю!

— Сэнсэй! Это я, Асао!

Голос доносился издалека, но и сквозь расстояние в нем слышались безысходность и отчаяние.

— Что с тобой? Что случилось?

— Сэнсэй, помогите! Он… дядюшка… отправляет меня! Силы самообороны!

— В Силы самообороны?

— Да! Он говорит, что я безалаберный, а армейская закалка меня исправит!.. Сделайте что-нибудь, сэнсэй! Я не хочу!..

— Тебе надо просто наотрез отказаться.

— Это бесполезно. Он заодно со своим приятелем — они не станут меня слушать…

— Этот знакомый — из Сил самообороны?

— Не знаю… Он уже не раз советовал дяде отдать меня на военную службу…

— Вот как… — Уно на мгновение задумался. Он видел перед глазами обеспокоенное лицо Асако.

— Прошу вас, сэнсэй, придумайте что-нибудь!

— Да… Не знаю, что и делать… Подожди минутку!

Он зажал ладонью трубку и взглянул на Асако.

— Моего ученика заставляют идти на военную службу…

Лицо Асако как будто окаменело. Она отдала все свои душевные силы подготовке к сегодняшнему событию и сейчас болезненно пыталась понять смысл сказанного Уно.

— Ты едешь к нему? — спросила она, стараясь справиться с собой. Прежде всего Асако была педагогом.

— Прости меня, но… — начал было Уно. Жена отвернулась.

— Тебе лучше поторопиться, — сказала она.

Уно, вздохнув, заговорил в трубку:

— Я сейчас выезжаю. Наберись мужества и категорически отказывайся! Все будет зависеть от того, насколько сам ты сможешь быть твердым!

Подставляя лицо встречному ветру, Уно мчался на велосипеде. Шоссе в воскресный день было почти пустым. Он все дальше и дальше удалялся от дома, и его беспокойство об Асако все более сменялось тревожными раздумьями о Юдзи. В памяти промелькнуло лицо дядюшки Исиды. Он понимал, что этот замысел Исиды, сводившийся к нехитрому принципу: раз испачкался — устроим-ка тебе хорошую головомойку, представлял собой серьезную опасность. И контратаку необходимо было начать именно с Исиды, который по собственному невежеству даже не сознавал, в какие сети затягивали и его, и племянника. Уно взволнованно думал о том, как помочь им вырваться из этих пут.

А с неба ярко светило солнце, напоминая о приближении весны. Но и зима пока не сдавалась — почки на деревьях еще оставались твердыми. На привокзальной площади среди недавно отстроенных огромных зданий банков и универмагов беспечно толпились люди, целыми семьями пришедшие на открытие праздничного воскресного базара. И в этой мирной суете велосипед Уно, тихонько поскрипывая, медленно пробирался к станции.

Кимико Сато

В баню

Автобус отошел, и в воздухе вихрем закружилась пыль. Синобу несколько раз чихнула, прикрывая лицо рукавом теплого пальто. И почувствовала резь в горле. Еще не прошел насморк: простудилась она дней десять тому назад, когда возвращалась домой после бани. Последнее время она часто простужалась, почти каждый раз, как возвращалась от матери. И не удивительно: выкупав мать, она второпях мылась сама, а потом, не остынув, бежала домой, целый час тряслась в автобусе, а потом еще на пронизывающем вечернем ветру брела по дороге в гору. Синобу с мужем жили на холме, на северо-востоке Нагой, а мать — здесь, на побережье залива Исэ, то есть на противоположном конце города.

Синобу подняла воротник пальто и зашагала вперед, выпрямив худую спину.

Какой сильный ветер! Он разогнал плотные свинцовые тучи, и вдали на юге стали видны по-солдатски выстроившиеся в ряд огромные дымящиеся трубы. Дым красновато-коричневой краской раскрасил небо. Там — промышленный район, воздвигнутый на осушенном побережье полуострова Тита. Когда ветер меняется, трубы исчезают, словно испаряются. Под тяжелыми плотными облаками тянется вереница невысоких муниципальных домов, последние пять — семь лет эти старые деревянные лачуги не раз перестраивались. Черные жестяные крыши покрывали шифером, пристраивали низенький второй этаж, добавляли комнатушку без окон. Когда в просвет между тучами прорывается слабый луч заходящего солнца, видна каждая щель. На повороте Синобу взглянула в сторону. И сразу заметила: что-то изменилось. Торговка окономияки,[31] жившая по соседству с матерью, надстроила второй этаж с крышей из серой жести. Нижняя, черная крыша почти не видна из-за свисающих со второго этажа голубых труб сушилки для белья.

«Думает, если мать — одинокая старуха, над ней и издеваться можно…»

Синобу ускорила шаг. Местность была расположена на уровне моря, и стоило пойти дождю, как вода начинала захлестывать пороги домов, двери разбухали и плохо открывались. Синобу отворила дребезжащую фанерную дверь. Но мать, всегда выходившая на скрип двери, не появилась. Синобу прошла в кухоньку с земляным полом, за кухонькой помещалась небольшая, в три дзё,[32] комната с деревянным настилом. Из глубины дома слышался звук телевизора.

— Мама! Мама! — позвала Синобу.

Она ступила на дощатый пол. В просвет между неплотно задвинутыми фусума[33] виднелся край неубранного футона.[34] А ведь мать, как и Синобу, всегда была аккуратной; она не из тех, кто позволяет себе спать днем.

— Мама! Это я!

На всю комнату гремит телереклама.

— Мама!

Синобу бросила вещи на дощатый пол. Потеряла равновесие, споткнувшись обо что-то.

— Ну мама!

Она с усилием раздвинула фусума, и тут розовое одеяло медленно приподнялось.

— Это ты, Синобу?

Мать протерла глаза и заправила коротко стриженные волосы за уши. Движения ее тонких длинных пальцев были удивительно изящными. Синобу, тяжело дыша, наблюдала за ней.

— Ты что это, мама? Спать днем, да еще с включенным телевизором! Какая беспечность!

Мать села на колени, уперлась руками в пол и легким движением выскользнула из-под одеяла. Изящество матери, являвшее резкий контраст с грязной, засаленной наволочкой, неожиданно напомнило Синобу последние слова отца:

— Пожалуйста, позаботься о матери. Ведь она совершенно не приспособлена к жизни.

И отец, скончавшийся от чахотки спустя год после войны, и мать были словно из другого мира. Дед был управляющим субподрядным авиазаводом М. Слабый здоровьем и крайне избалованный, отец, так и не доучившись в художественном училище, женился на красивой и покорной девушке и жил на средства, которые получал от деда, в пригороде, где не приходилось опасаться воздушных налетов, но после окончания войны завод закрыли, и отец, словно потеряв опору, покатился вниз. Некоторое время он преподавал рисование в женской школе. Работа обострила болезнь, и он умер в тот год, когда Синобу, окончив школу, поступила на работу в банк. Мать, разумеется, оказалась на иждивении Синобу. При всей изысканности манер мать совершенно ничего не умела делать. Она была так воспитана: женщина должна заниматься своим туалетом, а все остальное пусть делают другие.

Посему все то, чего мать не желала касаться, должна была взвалить на свои плечи дочь, Синобу. После смерти отца Синобу, отличавшаяся неженской твердостью, быстро освоилась с новой ролью…

Мать, даже не стряхнув приставшие к подушке седые волосы, сложила футон, сдвинула его в угол и спокойно возразила:

— Какая беспечность, Синобу? Да заберись сюда вор, тут и взять-то нечего. Одно старье, и нести тяжело — футон, телевизор, стиральная машина, холодильник… — Мать издала странный горловой смешок: — Ты что, Синобу, решила, что я умерла? И впрямь, в газетах частенько пишут о таком: когда умирают одинокие старики, об их смерти узнают только через несколько дней.

Синобу, нагнувшись за брошенным на пол свертком, нахмурилась.

— Знаешь, а это было бы неплохо. И мне хорошо, долго не мучиться, и тебе облегчение.

— Мама, ты что говоришь?! — возмутилась Синобу.

— А что? Сама виновата, что не родила себе сына.

Мать была родом из префектуры Миэ, и ее говор, слегка изменившийся от долгих лет жизни в Нагое, звучал удивительно мягко. Синобу, все еще хмурясь, развернула сверток и достала электрогрелку. Конечно, котацу с угольными брикетами было и дешевле, и давало больше тепла, но мать постоянно роняла горящие угли, прожигавшие в деревянном полу дыры.

— Вот, возьми. Здесь столько же, как и обычно…

Синобу протянула матери белый конверт. Двадцать три тысячи иен. Ровно на месяц. Год назад Синобу, рискуя вызвать недовольство мужа, несколько увеличила сумму, но цены росли прямо на глазах, и она не знала, можно ли прожить на эти деньги. Во всяком случае, у матери она не спрашивала. Мать благодарно приподняла конверт обеими руками и положила его в ящик алтаря.