Читать интересную книгу Девятый чин - Олег Егоров

— Знамени?!

— Знамени.

— Поправь меня, если я ошибусь, — усмехнулся Брусникин. — «Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина, четыре капитана»? Жаль, что меня не убили, а, Лохнович? Мертвое знамя лучше живого.

— Не уверен. — Аристарх Моисеевич задумался.

— Аристарх, признайся, вот эта джинса тобой оплачена? — Никита подбросил умостившемуся в его ногах директору газету со статьей.

— Мои средства оправдывает справедливая цель! — Косвенно сознавшись, Лохнович заерзал на кровати.

Никита ознакомился с «воззванием». Там были следующие крепкие слова: «профессиональная непригодность», «самоуправство», «наплевательское отношение» и такая подзабытая формулировка, как «заговор меньшинств». Каких «меньшинств» — деликатно умалчивалось.

— Послушай-ка, Аристарх, ведь Авраама Линкольна тоже в театре подстрелили. И, знаешь ли, никому в голову не пришло по этому поводу увольнять хозяина труппы.

— Сравнил! — обиделся Лохнович. — Его за идею подстрелили, а тебя за что?! За то, что «зритель должен верить в происходящее»?! Не понимаю я тебя, Никита!

— Брось, Моисеич. — Брусникин вернул ему ручку и неподписанное «воззвание». — Все ты понимаешь отлично.

— «Татуированную розу» поставили бы осенью, — сделал последний заход на цель огорченный директор. — Уильяма Теннесси. Вы с моей Розочкой в главных ролях. Как было бы славно — все свои.

Никита хотел было поправить — «не Уильяма Теннесси, а Теннесси Уильямса, и „Роза“ не его, а Торнтона Уайлдера», — но предпочел выразительно промолчать.

— Ну, все равно поправляйся. — Лохнович, понурившись, оставил палату.

На следующее утро Брусникин проснулся от запаха йода и каких-то еще увесистых запахов, бивших ему прямо в нос. Над его подушкой моталась голова Шолохова, похожая на бутон белой хризантемы.

— Живой! — прохрипел Шолохов. — Дай закурить!

— Закурить ему! — отстранился Никита. — Совсем спятил?! У тебя ж сотрясение мозгов! А ну, брысь в койку!

Андрей покорно одолел трудные полтора метра и плашмя рухнул на койку.

— Круги перед глазами, — пробормотал он.

— Повезло, что не квадраты! — хмыкнул Брусникин. — Ты в нашем театре пару лет отслужил бы, сейчас квадраты бы плавали!

— Ладно. — Собравшись с мыслями, опер начал партию в любимую игру «Хочу все знать». — По бинтовке вижу, что стреляное ранение. Но контрольным тебя добить не успели. Сам выкрутился или бойцы мои помогли?

— Помогли, — подтвердил актер. — На хрена только по прожектору надо было палить?

— Прожектор? — На лбу Андрея появились складки, свидетельствующие о напряженной работе сотрясенного мозга. — Прожектор. Может, Инжектор? Инжектор в моей картотеке значится. Но он из «коптевских». Ладно. Разберемся. А как ты в наш госпиталь-то попал?

— Обижаешь! — рассмеялся Никита. — Я же капитан драгунской милиции! Так что в твоем геройском кителе, старичок, теперь пулевое отверстие. Можешь лычку на рукав пришивать. Впрочем, тебе Зойка пришьет. Она же и дыру заштопает.

— Зоя, — сурово поправил его Шолохов. — Прошу отзываться уважительно.

— Пардон, — извинился Никита. — Лишнего выпил.

— Это тебе не Самопалова, — пробормотал опер, снова впадая в спячку. Сказывалась специфика полученной травмы.

Вскоре пришел Зачесов с коньяком «Белый аист».

— А ты как просочился? — Никита был удивлен не столько явкой с повинной, сколько явкой в принципе. — У вас что? Отдельный пролом в стене?

— Лимончик порезать, Сережа? — В приоткрытой двери мелькнула незнакомая медсестра.

— Вопросов нет. — Любопытство Никиты сразу иссякло.

— И потоньше, — обернулся Сергей на зов покоренного сердца. — Мой друг потоньше любит.

От коньяка Брусникин отказался, и всю бутылку «Аиста» Зачесов уговаривал сам. При этом он плакал и каялся. Никита успокаивал его, как умел, заверяя, что их дружба только окрепла в горниле тяжких испытаний. Сергей поклялся страшной клятвой отметить это дело. Тут же он выдернул из-за брючного ремня вторую бутыль, но помешала начальник отделения, совершавшая в двенадцать обход.

— Мы еще сыграем, Никита! — доносились из коридора удаляющиеся возгласы изгнанника. — Мы еще… Любите себя в больнице, доктор, а не больницу в себе!

Через сутки Брусникина перевели из реанимации в хирургическую терапию.

Как знаменитости, ему была предоставлена отдельная палата. Причем Брусникин, не без помощи главврача, побывавшей на приеме у Людмилы, забронировал койку для Шолохова с условием, что его переведут сюда же, как только позволит самочувствие опера.

Потом начались визиты. Визиты, визиты и визиты. За день Брусникин дал четыре интервью представителям прессы и дважды снялся в сюжетах: для канала «Культура» и ОРТ. Кабельное телевидение также не обошло его вниманием.

Случайный выстрел прославил Никиту вернее, чем все сыгранные им главные и эпизодические роли. Случайный ли? Об этом Никита думал часто. Никита уже знал, что легкое ранение, полученное на сцене родного театра, спасло его, по сути, от верной гибели. Может быть — от пыток. От того, что он стал бы фрагментом чудовищного фундамента в поместье «Глеба-потрошителя», как успели прозвать кровожадного бандита журналисты.

Масштабные раскопки, проводимые прокуратурой на дачном участке господина Малютина, раздавленного в «Лендровере» вместе с тремя его пособниками, чуть ли не ежедневно освещались телевидением и прочими средствами информации. Раскопки приносили все новые и новые ужасающие подробности. Даже Троя, найденная археологом Шлиманом, не сохранила, должно быть, столько бренных останков ее обитателей, перебитых коварными греками.

Следствие по делу банды Глеба Анатольевича Малютина, ведомое совместно городской прокуратурой и органами ФСБ, далеко не подлежало полному разглашению. Но у Никиты уже были все основания предположить, что той роковой ночью, когда в столице бедокурил неслыханный ураган, а сам он лежал под общим наркозом на операционном столе, Малюта побывал в его квартире. Свидетельствовали об этом и застигнутый супругой бандит-сантехник («Хорошо еще, что явно оставшийся в засаде находчивый киллер догадался свинтить смеситель, а не глушитель после убийства этой легковерной дурочки!»), и вызванный кем-то наряд милиции, и даже само место гибели четверых душегубцев — лесопарк в километре от Никитиного дома.

«Шальная пуля во спасение, — Брусникин подолгу разглядывал сплющенный маленький снаряд, выковырянный из штукатурки театральной стены. — Возможно ли?»

Три месяца отчаянного барахтанья в полосе прибоя такой силы, что он уже прибил бы с десяток менее стойких отщепенцев фортуны, обратили неисправимого циника Брусникина в законченного идеалиста. Его вера в собственные силы подорвалась, точно слепой сапер на минном поле. Зато на место этой веры заступила какая-то другая, до конца еще не осознанная, но уже позволяющая взглянуть на собственную судьбу, как на комедию ошибок. Именно комедию, что не умаляло серьезности происшедшего с ним, как слово «комедия» в названии божественной поэмы великого Данте не принижает ни высокого назначения ее, ни смысла.

Наказание

Пуля в нынешних обстоятельствах была столь маловажной уликой, что следователь Кузьмич счел возможным занести ее Никите, навещая своего коллегу Шолохова. И без этой свинцовой лепешки у прокуратуры было теперь столько прямых улик на Лыжника, что никакой адвокат, даже самый гуманный в мире, не добился бы его освобождения под залог до Страшного суда. Прежде всего, собственноручное признание задержанного депутатского помощника. Богатого выбора у биатлониста, в сущности, не было. В тюрьму садился либо он, либо его несмотря ни на что любимый отпрыск и бутафор театра «Квадрат» Генка Черкасский.

— Один ваятель-авангардист по фамилии Шилобреев, задержанный в собственном подъезде за акцию перформанса, весьма напоминавшую эксгибиционизм, написал в объяснительной записке следующее: «Оживленные выборы президента Клинтона. Я так это вижу». — Рассматривая чучело, изъятое в подвале на Лесной улице, следователь беседовал с Лыжником в чужом кабинете. — Значит, вы меня видите так. И стало быть, сам понимаешь, что ни на какое снисхождение тебе рассчитывать не приходится.

На встречу с Черкасским Кузьмич нарочно взял чучело под расписку в отделе хранения улик.

Сложив на груди руки, Лыжник слушал Кузьмича охотно и доброжелательно.

— Идем дальше. — Следователь закурил сам и предложил пачку Виталию. — Вы слыхали, как поют дрозды?

— Обязательно, — поделился бандит воспоминаниями. — Сам-то я сельский. Жизнь у нас не сахар была, начальник. С утра — скотина, днем — поле.

— Нет, — покачал головой Кузьмич. — Не те дрозды. Не полевые.