Читать интересную книгу Держава богов - Н. Джемисин

Этого хватило, чтобы вывести меня из мрачной задумчивости. Я расплел руки-ноги и стал за ней наблюдать.

– Грабители? Обидчики? Родители?..

– Мусорщики, – ответила она так тихо, что ни один смертный не расслышал бы. Однако она знала, что я услышу.

Она так произнесла это слово, что я понял – предполагалось, что я знаю, кто такие мусорщики. Я в точности не знал, но догадывался. На отходах любого города можно делать деньги: от взимания платы за вывоз мусора до торговли всем мало-мальски полезным, что в нем можно найти. Движимый любопытством, я спрыгнул с бачка и подошел к ней. Она стояла в таком месте, куда не доставал косой свет уличных светильников. Заглянув за угол, я увидел в дальнем конце изрытой улицы старую телегу, запряженную мулом, и при ней несколько человек. Двое со смехом подхватывали бачки и опорожняли их в телегу, еще двое болтали, стоя без дела. Пятый, с повязкой на лице, стоял в телеге и шуровал вилами, переворачивая нечто, источающее пар.

Я покосился на сумку Гимн, набитую всякой всячиной.

– Неужели они напустятся на тебя из-за такой ерунды?

Она бросила на меня злой взгляд:

– Мусорщикам нет дела, ерунда это или нет: все принадлежит им! Они платят ордену за право вывозить мусор и очень не любят, когда еще кто-нибудь запускает в него руку. Они уже предупреждали меня…

Гимн говорила нарочито сердито, но я обонял ее страх. Она смотрела мимо меня, обшаривая глазами переулок, но он кончался тупиком. С трех сторон нас окружали здания, и самое нижнее окно виднелось в двадцати футах над нашими головами. Гимн могла рискнуть и прокрасться мимо мужчин: был шанс, что ее не заметят. Мусорщики были слишком заняты работой и болтовней. Но если ее засекут, удрать с больной ногой у нее не получится.

От приближающихся мужиков явственно воняло грубостью, и миазмы отходов были тут ни при чем. А еще у них был безошибочно узнаваемый вид людей, способных без зазрения совести обидеть ребенка. Я оскалил на них зубы. Я мало кого не любил больше, чем таких, как они.

Тут во мне шевельнулся прежний я. И расплылся в улыбке.

– Эй! – заорал я.

Гимн, стоявшая рядом со мной, подскочила, ахнула и крутанулась бежать. Я поймал ее за руку и удержал, чтобы они увидели девочку. Как и следовало ожидать, мусорщики оглянулись, заметили меня. Но рожи у них помрачнели именно при виде Гимн.

– Какого хрена ты делаешь? – крикнула она, пытаясь вырваться.

– Все в порядке. Я не дам им тронуть тебя.

Мужики тем временем оставили телегу и двинулись к нам. Решительным шагом и явно с недобрыми намерениями. Правда, не все, а лишь трое. Двое оставшихся бросили работу и смотрели, что будет. Я ухмыльнулся и снова возвысил голос:

– Эй, любители дерьма! Вот вам еще немножко!

С этими словами я повернулся к ним спиной и спустил штаны, демонстрируя задницу. Гимн застонала.

Мусорщики разразились криком. Двое наблюдателей обежали телегу, и вся орава устремилась в наш тупичок. Я со смехом напялил штаны и вновь схватил Гимн за руку.

– За мной, – велел я и потащил ее в конец переулка.

– Какого… – начала она, но не договорила, споткнувшись о кучку заплесневелых дров, брошенных кем-то между бачками.

Я удержал девочку на ногах и продолжал тянуть ее вперед, пока мы не прижались спинами к дальней стене. В следующий момент в темноватом тупичке стало совсем мрачно: силуэты мусорщиков заслонили свет уличных факелов.

– Что за хрень? – обратился к Гимн один из мужиков. – Мы предупреждали тебя, чтобы не крала нашу поживу, а ты снова тут, да не просто так, а с дружком! Ну-ка…

И он перешагнул через гнилые дрова, стискивая кулаки. Остальные последовали за ним.

– Я не…

Гимн хотела что-то сказать, но голосок задрожал.

– Девочка под моей защитой, – заявил я и шагнул вперед, заслоняя ее. Я улыбался как ненормальный, а сила клубилась вокруг меня, словно раздуваемый ветром плащ. Возможность попроказничать пьянит, как хмельное вино, только она куда слаще. – Никто ее больше не тронет.

Передний мусорщик остановился, словно не веря своим ушам:

– Во имя демонов, ты-то кто, недоносок?

Я зажмурился и с восторгом втянул воздух. Как же давно никто не обзывал меня недоноском. Рассмеявшись, я выпустил Гимн и распростер руки, и от прикосновения моей воли со всех бачков и ящиков в переулке сорвались крышки. Мусорщики завопили, но было поздно. Теперь они были мои; я мог делать с ними, что захочу.

– Я сын смерти и хаоса, – представился я.

И они прекрасно слышали меня даже сквозь свои крики испуга и грохот падающих крышек: мой голос звучал так, как будто я говорил каждому прямо в ухо. В переулке поднялся ветер. Он подхватывал обрывки мусора и швырял их прямо в глаза. Я сощурился и оскалился в улыбке:

– Я знаю все правила в играх боли. Однако сейчас я буду милосерден, потому что так мне хочется. Считайте это предупреждением!

Я согнул пальцы, как когти. Бачки взорвались. Их содержимое взлетело в воздух и завилось смерчем. Вонючий мусорный вихрь окружил пятерых мужиков, сгоняя их вместе. Когда я свел руки, хлопнув в ладоши, смерч распался, а мусор устремился в середину, облепив всю пятерку с головы до пят всяческой дрянью, произведенной местными представителями человеческого рода. И конечно, я позаботился, чтобы среди прочего туда попали и мои собственные отходы.

Я мог бы поступить с ними по-настоящему жестоко. Они ведь как-никак собирались поглумиться над Гимн. Я мог бы расщепить заросшие плесенью деревяшки и утыкать их щепками, облепленными спорами. Мог порвать их тела на кусочки и запихнуть в те же бачки. Но я просто забавлялся. Пусть живут.

Мусорщики вопили, но у некоторых хватило ума не открывать рот, поскольку туда могло влететь все, что угодно. А как они отряхивались! Просто на удивление энергично, особенно если учесть, чем они зарабатывали на жизнь. Правда, одно дело – шуровать в дерьме вилами и лопатами, и совсем другое – купаться в нем с головой. Я ведь позаботился, чтобы мерзкая жижа впиталась в их одежду и затекла в потаенные складочки тел. Если хочешь отмочить удачную шутку, главное – позаботиться о деталях!

– Запомните это, – сказал я, выходя вперед.

Те из мусорщиков, кто уже протер глаза, завопили и шарахнулись прочь, волоча еще не проморгавшихся приятелей. Я отпустил их, ухмыляясь. Потом заставил обломок дерева завертеться над кончиком пальца. Напрасная трата магии, конечно, но мне уж очень хотелось понаслаждаться силой, пока она не иссякла.

– Больше никогда не трогайте ее, или я вас найду. А теперь брысь!

И я с шутовской угрозой топнул. Ужас и остатки здравого смысла заставили их с криком броситься вон из тупичка. Кто-то споткнулся и заново растянулся в грязи. Удирая, они бросили и телегу, и мула. Я слушал, как затихали в отдалении их вопли. После чего свалился наземь – мы с Гимн все еще находились в глубине тупичка, где земля была относительно чистой, – и корчился от смеха, пока не заболели бока.

Что до Гимн, то она, к моему удивлению, начала пробираться к выходу из переулка, выискивая места, где не пришлось бы ступать непосредственно в жижу.

Я перестал смеяться и приподнялся на локте:

– Ты куда?

– Подальше от тебя.

И только теперь я заметил, что она в ярости.

Недоуменно моргнув, я поднялся и последовал за ней. При той силе, которую я в себе ощущал после шутки над мусорщиками, мне не составило труда обхватить Гимн за талию и перепрыгнуть вместе с ней половину переулка, коснувшись земли на хорошо освещенной улице, где воздух был свежим. Там стояли несколько человек, судачивших о поспешном бегстве мусорщиков. Они дружно ахнули, когда я спрыгнул на мостовую, и сразу заспешили куда-то и разошлись. Некоторые испуганно оглядывались, видимо боясь, что мне вздумается за ними последовать.

Озадаченно проводив их глазами, я поставил Гимн на мостовую. Она тотчас устремилась прочь.

– Эй! – окликнул я.

Она остановилась и бросила на меня такой опасливый взгляд, что я даже поежился.

– Что?

Я подбоченился:

– Я же тебя типа спас. Неужели даже спасибо не скажешь?

– Спасибо, – натянуто поблагодарила она. – Хотя реально мне ничего не грозило бы, если бы ты их не окликнул!

Верно, хотя…

– Они больше не тронут тебя. Разве не этого ты хотела?

Гимн покраснела:

– Я хотела тихо и спокойно заниматься своим делом. Надо было сразу уйти, как только я поняла, кто ты такой! Потому что ты с тех пор… ну… стал хуже. Ты был такой печальный, я уж решила, что в тебе есть… – она глотала слова от злости и напряжения, – что-то человеческое! А ты, оказывается, такой же, как все богорожденные! Комкаешь жизни смертных и воображаешь при этом, что делаешь нам благодеяние!

Она отвернулась и захромала прочь так быстро, что хромота сделала ее походку уродливым подобием веселой припрыжки. Я присмотрелся и понял, что ошибался. Изуродованная ступня ничуть ее не задерживала.

Я смотрел ей вслед, пока не сделалось ясно – она не остановится. Тогда я вздохнул и трусцой побежал следом.