Джер сам обо всем догадался – он это умел.
– Чего тут неприличного? – буркнул Рофомм. – Мы же родственники. Живи у меня, плевать на них всех.
После получения сертификата они разослали свои дела кадровым контролёрам и стали ждать контрактов. Равиле Легцес пообещал место на Больничной дуге, Рофомм за себя беспокоился. Легцес может послать его обратно в Гог, но может и оставить при себе. Контракт был делом ещё более проблемным, чем само семилетнее обучение на медицинском. Например, Лоннел да Кенфери думал, что его матушка-наперсница всё за него уладила, пристроив его в престижную здравницу «Хвойник», шеф-врач которой был её клиентом. Но главный бросил ему декретную ставку младшего кожника, и холёный элегантный сын наперсницы даже посерел от разочарования и обиды.
Рофомм решил, что публичная демонстрация душескопа поможет ему с контрактом. Леара умудрилась выкрасть Хоря из камеры смертников, к вящему негодованию следователя Бонеэ, и убедила чиновника из Патентной конторы приехать в Технический Циркуляр. Равила, верная своим обещаниям, пригласила писателя, автора пьесы «Взаперти», и тот в восторженном предвкушении беседовал с Легцесом, пока одурманенного Хоря фиксировали ремнями под душескопом.
Идея притащить отморозка на публичную демонстрацию не нравилась только Эдте. Поджав губы, она шепнула Рофомму, что добром это не кончится, молодой человек отмахнулся.
Сущностное нутро всемирно гнилого человека было далеко не огненной личностью Равилы. Рофомм ещё не успел ничего увидеть, как в голову ему ударила вонь, хотя он вообще не дышал первые несколько секунд. Он не мог разобрать, где оканчивается одушевление и находится сама душа преступника, потому что видел лишь бесконечную мёртвую массу. На серых, дырчатых, словно опустевшие осиные гнёзда, плоскостях вспухали и лопались белые гнойники, из гнилого посмертия поднимались пульсирующие толстые путы, напоминающие стебли уродливых болотных растений с западной части континента. Путы были пронизаны чем-то вроде вен, по которым медленно текла чёрная кровеподобная жидкость. Из окуляра над головой Хоря он смог проследить за путами, которые сплетались по кругу, образуя яму. Истончаясь к концам, они впивались в серое и гнилое тело души. Вокруг души Хоря кружились мухи, а по безжизненному лбу ползали мучнистые черви. Рофомм выпрямился и, потирая нос, где все ещё стояла вонь от пропащей души, поплёлся обратно, грохоча над ухом коробком.
Люди подходили к душескопу, сплёвывали и вскрикивали, а чиновника даже вырвало. Осторожная и беременная Леара не стала пробовать. Писатель был бледен как труп, но в восторге. Чиновник его эмоций не разделял.
– Я вам сразу скажу, омм, госпожа, – обратился он к изобретателям. – Ваша иглоглазая наукоересь – воплощённое преступление против всемира. Обнажённая душа…
– Ну вы же раздеваетесь перед другими врачами, а чем душевники хуже? – возмутилась Равила.
Им отказали в патенте, как и предсказывала Эдта. Наверное, если б они положили под иглы объект со здоровой душой, всё бы пошло иначе. Она, правда, нисколько не злорадствовала, когда вдруг снова уселась к нему на колени с щёткой в руке.
– Делай, как я говорю, Рофомм, – говорила она, вычёсывая его кудри. – Всегда делай. Позови погостить в столицу свою кузину. Забронируй номер в «Церца и дочери» – в Техническом Циркуляре она все равно не остановится. Поговори с тем парнем, которого Джер называет «червяком»…
– С Лоннелом-то? – нахмурился он.
– Да, с ним. Из «Хвойника». Пусть отдаст тебе дела пациентов. Передашь их моей сестре Сетии из «Жёлтой ленточки», они опубликуют…
– А с чего бы Лоннелу нарушать врачебную тайну? Мы же даже не друзья.
– Ты не дослушал, – девушка говорила хрипло и с каким-то надрывом, словно ей было больно. Она взяла его за подбородок и пристально воззрилась прямо ему в глаза. И хоть у неё были длинные чёрные ресницы и пахло от неё прохладной горечью астровых стеблей, Рофомму стало жутковато. – Ты дашь этому Червяку то, что ему нужно. Скажешь, что устроишь их брак с генеральской дочкой. Он всё сделает. Не спорь, – она приложила палец к его губам, когда Рофомм собрался спросить, зачем Тионне какой-то кожник, если она отшила всех, кто сватался к ней на двадцатиборье. – Я очень устала, распутывая этот временной узор, чтобы хоть что-нибудь понять после того, как вы перепугали всех своим маньяком. Иди пиши кузине на юг, а я пойду спать.
Строча на машинке приглашение в столицу, Рофомм думал о том, что у Эдты глаза не шестнадцатилетней девушки, а древние очи всемирно проклятого существа. Кто её проклял? Ни он ли сам своей любовью Звёздного Помазанника?
То, что она проклята, он убедился в этот же вечер, когда Равила позвала его наверх – «Срочно!».
Равила нависала над полуголой девушкой, шипя что-то о том, чтобы даже не пробовала добраться до её воли, – у Равилы против таких, как она, профессиональный иммунитет.
– Я давно унюхала, что с ней что-то не то! Смотри, смотри! – Равила схватила её за плечо и поставила на ноги. Вся кожа между чулками и краем панталон была изрезана. – И это ещё что! Сними сорочку, – приказала она девушке, а Эдта обняла себя руками и униженно замотала головой. – Он врач, чего он тут не видел? Повернись спиной и сними сорочку, не то я с тебя её срежу. – Ты ведёшь себя непрофессионально, – прошипел Рофомм.
– Непрофессионально – это целыми днями пялиться на её шею и не замечать, что у дуры душа съехала куда не надо! – кричала на него подруга. – Убери коробок, горе всемирное! Я услышала, как она это делает, и окончательно поняла, что она…
– Оставь нас наедине, Равила, – глухо попросил молодой человек, разглядывая следы от ремня на спине маминой воспитанницы. – Пожалуйста. Спасибо.
Когда за Равилой с грохотом захлопнулась дверь, Эдта повернулась с нему с красным лицом и туго сплетёнными на груди руками. Он вдруг вспомнил, как она исцарапала себе руки после смерти матери. Эдта наказывала себя за то, что сделала – или не сделала.
– Что там случится? – сразу спросил он. – Что случится с этими лечебными делами «Хвойника» и всем, что ты сказала?
– Душескоп запатентуют, вот что случится, – прошептала она, а её ногти впились в плечи и поползли вниз, оставляя следы на коже. Рофомм схватил её за кисти и с силой дёрнул на себя, не давая девушке себе вредить. Ниже лица он старался не смотреть. – Неважно, что случится, ведь его запатентуют, он тебя прославит…
– Почему? – Рофомм встряхнул её, понимая, что уже почти не чувствует перед собой ни девушки, ни этой комнаты, даже сам себя не чувствует. – Почему ты это делаешь? – он и слов своих уже не чувствовал, словно их говорил чей-то посторонний рот. Он прижался губами к её ладони, словно бы видя себя со стороны – как Равилу через душескоп.
– Потому что, – она зажмурилась, отвернувшись, – потому что я люблю тебя, Рофомм.