Читать интересную книгу Журнал Наш Современник №11 (2003) - Журнал Наш Современник

Проект МСИ был своего рода пробным шаром на пути создания Мирового правительства. Однако он вызвал отпор со стороны самых разнородных полити­ческих сил — от американских конгрессменов, почувствовавших себя обойден­ными, до либералов-нонконформистов, таких, как Ноам Хомский. В результате разработчики сочли за лучшее снять проект с повестки дня.

Отказ от Соглашения стал крупнейшей победой антиглобалистских сил. Хомский пишет: “В конфликте по поводу МСИ враждующие стороны обозначились как нельзя более отчетливо. С одной стороны, это индустриальные демократии...… С другой — “орды бдительных”, “группы особых интересов” и “маргинальные экстремисты” (уничижительные названия, которые буржуазные СМИ давали противникам проекта. — А. К. ) , требующие открытости и отчетности…... “Орды бдительных” столкнулись с наибольшей концентрацией власти в мире, а то и в мировой истории. С правительствами богатых и могущественных государств, с между­народ­ными финансовыми организациями...… И народный элемент побе­дил — вопреки столь ничтожным ресурсам и столь слабой организован­ности... Это замечательное достижение”.

Добавлю: оно стало возможным во многом благодаря тому, что такие люди, как Ноам Хомский, сорвали завесу секретности с планов мировой закулисы.

Хомский — прирожденный лидер антиглобалистов. Яркая и сильная индиви­дуальность. И в то же время как политическая фигура, как тип личности он характерен для посткоммунистического периода развития левой мысли.

Он не партийный функционер, вроде хорошо памятных руководителей зарубежных компартий. И даже не партийный теоретик типа Грамши или Лукача. Такие фигуры отошли в прошлое.

Хомский — независимый интеллектуал. Профессор знаменитого Масса­чусетского технического института — одного из ведущих вузов мира. Почетный доктор Лондонского, Чикагского, Кембриджского, Делийского университетов. Член Национальной академии наук США. Лауреат массы престижных премий.

Насколько мне известно, он не принадлежит к какой-либо партии. Не отожде­ств­ляет своих взглядов с определенной доктриной. Именно эта незави­симость придает его суждениям такую убедительность, а его критику неолибе­рализма делает неотразимой.

Представьте на месте Хомского даже не советского аппаратчика-идеолога, а куда более речистых теоретиков “еврокоммунизма”. Критикуя капитализм, им приходилось постоянно изворачиваться: ведь практика “реального социализма”, равно как и марксистско-ленинская теория, давали повод для инвектив, по крайней мере, столь же острых, как и западная действительность, которую они обличали. Они вынуждены были доказывать, что “наша” свобода свободнее. Что “наша” демократия демократичнее…...

За Хомским нет ни конкретной партии, ни партийной теории, ни практики государст­венного претворения этой теории в жизнь. С одной стороны, такое положение трагично. Как трагично сегодня само бытие левой идеи в мире, где социализм потерпел сокрушительное поражение. Развернуто наступление по всему фронту. Оттесняются на обочину, маргинализируются левые организации, издания, сама левая мысль. Трудящиеся — почитайте Лестера Туроу — лишаются социальных завоеваний, которые еще вчера считались само собой разумею­щимися.

С другой стороны, эта  б е з д о м н о с т ь  левой идеи делает ее  н е- у я з в и м о й. Перестав обустраивать воображаемый “рай на земле”, она занялась суровой аналитикой. Работой, которая всегда удавалась ей всего лучше. Утратив объект апологетики, сосредоточилась на критике — и выиграла в убедительности.

Собственно, Хомский апологетикой никогда не грешил. Он не был адептом “реального социализма”. Не случайно его книги в СССР не издавали. Хотя в борьбе с капиталистическим Западом они были бы куда более действенным оружием, чем сочинения штатных мыслителей Агитпропа.

Последователь Хомского, известный американский политолог профессор Роберт Макчесни так характеризует учителя: “Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь иной автор, кроме, вероятно, Джорджа Оруэлла, приближался к Хомскому в столь систематическом разоблачении правителей и идеологов как в коммунисти­ческом, так и в капиталистическом обществах, претендующих на то, что их общество является единственной формой демократии, доступной человечеству”.

Очень важно — Хомский не одинок. За ним плеяда западных интеллектуалов — Ноами Кляйн, Славой Жижек — и многочисленные ученики, такие как Роберт Макчесни и мой давний знакомый Исраэль Шамир. Чрезвычайно плодотворен и синтез западной левой с традициями национальной мысли стран третьего мира. В одном ряду с Хомским профессор Колумбийского университета палестинец Эдвард Саид, лауреат Нобелевской премии индиец Амартья Сен, яркие латино­­амери­канские интеллектуалы — от теоретика “народной церкви” перуанца Педро Нуньеса1 до лидера восставших мексиканских индейцев легендарного субко­манданте Маркоса.

Маркос, несомненно, наиболее колоритная фигура современного левого движения. Даже беглые интернетовские сведения будоражат воображение. Никто не знает его настоящего имени (Маркос — имя друга, убитого во время восста­ния). Никто, кроме товарищей по оружию, не видел его лица: руководители сапатистов, как называют себя восставшие, появляются на публике в масках. Повстанец, вместе с отрядами индейцев скрывающийся в горах на юго-востоке Мексики (произ­несите: Чьяпас, Лакандонская сельва — именно там находится ставка субкоман­данте — и в этой завораживающей смеси индейских и испанских слов ваш язык обретет долгожданное противоядие от унылого англоязычного жаргона глоба­листов). И одновременно утонченный интеллектуал, великолепный стилист, автор рассказов, эссе, вдохновенных (а порою шутливых) посланий друзьям — знаменитым писателям и звездам рок-музыки, а нередко и “всему человечеству”.

Разумеется, это образ, умело созданный по законам паблик-рилейшн: контрасты первыми бросаются в глаза и дольше всего удерживаются сознанием. Ну и что с того? Субкоманданте овладел оружием своих противников. Не только техно­логией создания имиджей. Он превратил в поле боя Интернет (даже в России существует сайт Russian Page of Subcamondante Marcos and Zapatistas2). Он проводит международные симпозиумы в горных укрепрайонах — и пред­ставьте, элитарная тусовка Парижа и Нью-Йорка слетается на них, как бабочки на огонь. Он дает интервью Габриэлю Гарсиа Маркесу и позирует перед телекамерами в маске, потрясая воображение пылких латиноамериканок.

А за этим медийным образом — вдумчивый, откровенный до наивности человек, прошедший трудный и достойный путь “строения самого себя” (гого­левское выражение здесь вполне уместно). Этот путь объясняет, рельефнее высвечивает самобытные воззрения интеллектуала-повстанца и вместе с тем служит порукой их выстраданной серьезности.

В начале 80-х группа студентов одного из мексиканских университетов приехала в беднейший штат страны — Чьяпас. Не стоило спрашивать — зачем? В те годы пример Че Гевары будоражил умы. Латиноамериканская молодежь делала революцию. Достаточно успешно — в Никарагуа к власти пришли сандинисты. В Сальвадоре и Гватемале (на границе с Чьяпасом) шла партизанская война.

Группа Маркоса (впрочем, тогда он еще не был Маркосом) имела все шансы стать одной их тех революционных ячеек, что с помощью автомата и букваря (индейцы почти поголовно неграмотны) переделывали окружающий их мир на марксистский лад. Этого не произошло только потому, что их вожака отличала любознательность и умение слушать. Маркос слушал индейцев — и не понимал их! Так же, как индейцы не понимали студиозусов-революционеров. Не потому, что не знали языка: марксистская теория ничего общего не имела с реалиями Лакандонской сельвы. И тогда “просветители” стали учениками.

Маркос вспоминает: “Как будто мы говорили на разных языках, и с той стороны не было точки отсчета, исходя из которой можно было перевести то, о чем говорилось. И нам первым приходилось принимать понятия другого, его мировосприятие, и исходя из этого заново выстраивать наш язык. В момент, когда нам удалось принять это мировосприятие и эти культурные понятия, многое изменилось... Построение диалога началось в момент, когда мы разделяли основные идеи”.

Конечно, можно было поступить проще — как Штокман или Малкин в “Тихом Доне” с казаками. Наверное, сверстники и единомышленники Маркоса выбрали этот более прямой и короткий, как им казалось, путь. Не потому ли и затухли очаги революции в Сальвадоре, Гватемале, других латиноамериканских странах. Чуждые идеи можно внедрить силой — нельзя  п р и ж и в и т ь.

Маркос обучался у индейцев 10 лет — столько же, сколько ученик в школе. Субкоманданте так рассказывает об этом: “Мы попали сюда с марксистско-ленинским менталитетом, как кажется, все военно-политические организации Латинской Америки в 60-е и 70-е годы. И это мышление было подшлифовано. Мы были… (рисует в воздухе указательным пальцем квадрат)... марксистами-ленинистами, и индейская реальность начала шлифовать края и превратила его в нечто круглое”.