Читать интересную книгу Крестный отец «питерских» - Юрий Шутов

От соискателей государственных постов не было отбоя. Каждый кандидат желал сам себя испытать в любом качестве, вплоть до роли, скажем, хирурга у операционного стола с распластанным пациентом, разумеется, без оговаривания ответственности за результат такой пробы. Поэтому ежели, к примеру, у больного першило в горле, то ему смело вскрывали череп и потом очень удивлялись печальному исходу, видя в этом не иначе, как происки «партаппаратчиков».

Это было воистину безумное время. Ни опыта, ни знаний, ни, в конце концов, пусть даже простой хронологии биографического очертания жизни не востребовалось. Наоборот, те, у кого эти данные были, выглядели в этой массе весьма подозрительно и, как правило, к участию в раздаче должностей не допускались. Возникала уникальная возможность за считаные дни, скажем, из шофера старой полуторки без номерных знаков и с оторванным лет тридцать назад задним бортом, шнырявшей в лабиринтах какого-нибудь заводского двора, превратиться в заместителя, а если пофартит, то и председателя нового городского комитета по транспорту и еще чему-либо. Подобное восхождение зависело только от удачи и личного контакта с большинством «народных избранников», да порой яростно-агрессивной крикливости самого возжелавшего занять высокий пост с правом пользоваться спецбуфетом.

Если известная лестничная площадка была излюбленным местом только депутатов, где в густом дыму беспрерывного перекура формировались мнения фракций, то в коридорах Мариинского дворца — этих дымящихся порочностью переходах и тундре межкабинетных пространств — с раннего утра и до позднего вечера шныряли не только избранные люди. Всюду в закутках, на подоконниках либо лестничных перилах, а то и просто вокруг плевательниц шли своеобразные заседания. Комнат на всех желавших их занять явно не хватало, поэтому в кабинетах находиться считалось неприличным и расценивалось как покушение на всеобщее депутатское равенство. Если же возникала потребность найти какого-то конкретного человека, то, смею уверить, не знающему мест его внекомнатного обитания сделать это было вовсе не просто. К слову сказать, в кабинетах всей этой коридорной публике делать было, в общем-то, и нечего. Им нужен был озираемый каждым, непрерывный людской поток, смахивающий отдаленно на некую биржу идей и мнений, где порой возникали единичные течения-порывы. Даже Собчак иногда поддавался искушению проплыть по этим канавам шепчущихся «заговорщиков», саркастически оценивающих все, что окидывало их око.

Общая фоновая обстановка всюду уже полностью «демократизировалась», ручки пропали даже со сливных бачков унитазов. Целыми днями от раздирающих души сплетен и сплошной трескотни маломощных гениев вперемешку с разобиженными авторами никому не нужных, но, как они считали, очень «актуальных» проектов дрожали стены.

* * *

Одно время к «патрону» повадился частить блистательный посланец системы капитала, импозантный и представительный внешне американец Лео Ванстайн, а по-простому Леня Ванштейн, бывший ленинградец. В Америке за много лет скитаний он, очевидно, совсем озяб в нищей толпе соотечественников, поэтому с первыми всполохами зари «демократии» ворвался сюда «погреться» и, исполняя роль расторопного янки, помучить всех своей работоспособностью, не растраченной на Западе по причине ее ненужности, демонстрируя при этом различные американские стандарты — от постоянной широкой улыбки к месту и не к месту, призовой костюмной пары до прикидывания бодрым и здоровым, что он уже давно пережил. Любой случайный разговор он пытался использовать в своей борьбе за личное благополучие. Перемежая свою речь театральным, как и принято иностранцу, акцентом с хроническим «О'кей», Леня убеждал «патрона», что в США знает всех, кого нужно знать в этой стране, якобы известной ему вдоль и поперек, и что кроме как чем-нибудь с пафосом торговать он ничего не умеет.

— Очень ценный кадр! — изрек как-то «патрон», наслушавшись «залетного», и велел его не только пропускать до себя беспрепятственно, но и сам вместе с женой не раз навещал квартиру ванштейновских родственников у метро «Чернышевская», где они подолгу шушукались «тет-а-тет», после чего Леня стал бродить по Мариинскому дворцу с хозяйской приглядкой, являя собой образец верха мыслимого на земле «просперити», а один раз даже отчитал уборщицу за некачественное подметание коридора.

Приняв меня за ближайшего сподвижника Собчака, каким я и был ему представлен, Ванштейн откровенно и довольно толково дал понять, что держатели долларов в Америке никогда не преследовали цель спасения России, а поэтому все привезенные им обширные, словно артиллерийская мишень, предложения не более чем способ прилично заработать ему и Собчаку вместе с теми, кто поможет добиться первой победы, после которой откроются неограниченные кредиты для абсолютно безопасного их разворовывания. Глядя пристально мне в глаза, он в двух словах поведал о жизни на Западе, где, как ему известно, доверчивы только животные, а люди же беспощадны. Намек был мною понят, но выводы, нужные ему, не сделаны.

В паре с Ванштейном прибыл еще один «американец», его компаньон по бедствиям Марк Нейман. В противоположность своему постоянно сияющему, как жар-птица, «подельнику» Марк был вял, обстоятелен, неулыбчив, дотошен, упорен и пунктуален. Имел несмелый голос нищего без квалификации и места, доходного для попрошайничества, а также серую от седины шевелюру над уклончивыми глазами. Я бы не вспомнил об этом «гастрольном дуэте», если бы случайно не столкнулся с Нейманом в Америке, куда меня некоторое время спустя занесло по служебным делам. За неспешным легким перекусом Марк, чуть покалибровав руками истертое жизнью лицо, порассказал мне о своем житье-бытье, которое сильно поправилось с тех пор, как Собчак предложил ему управлять отделением «Фонда спасения Ленинграда» в Калифорнии, что «патрон» от меня почему-то скрыл. На мой осторожный, а скорее недоуменный вопрос о пользе лично ему, Марку, от этого фонда, он, не сомневаясь, что беседует с доверенным лицом «патрона», поведал о прикарманивании Собчаком почти всех денег, жертвуемых американцами на нужды жителей Ленинграда. Я выразил аккуратные сомнения на сей счет. Нейман же, разгорячившись, стал доказывать, что имеет личные поручения Собчака приобрести на указанное «патроном» имя дом в Лос-Анджелесе и другую недвижимость. Определенный провизион, естественно, перепадает от каждой сделки управителю филиала этого подставного фонда.

В общем, как я понял, теперь у Марка за многие годы скитаний в поисках своей жизненной ниши наконец-то появился постоянный и неплохой кусок хлеба. За него можно было только порадоваться. Что же касалось Собчака, то это была последняя точка над «и» в оценке всей глубины лицемерия, цинизма и беспринципности его «творчества», ибо специально созданный для спасения нашего города фонд, где он, как оказалось, очень предусмотрительно оставил за собой пост президента, являл собой как бы церковную кружку, воровать из которой всегда и повсюду считалось не просто грехом. Из рассказанного Нейманом выходило, что этот фонд со звучным названием, на высокой скорбящей, словно бухенвальдский набат, ноте «СОС» призывавшей к подаянию великому, но якобы «порушенному коммунистами» (это было личной агитационной находкой «патрона») городу-жемчужине в короне всемирных архитектурных ценностей, внаглую использовался Собчаком для своего прикрытия, дабы не схватили за руку при получении личного дохода, не облагаемого налогом, а попросту взятки.

То есть теперь, подписывая очередной документ по распродаже за бесценок недвижимости нашего города либо дающий одностороннюю выгоду иностранному инвестору, Собчак мог легко и непринужденно отказаться от естественно предлагаемой в подобных случаях вульгарной взятки, небрежно предложив утроенную против взятки сумму передать вместо него «Фонду спасения города». Демонстрация такого «рыцарского бескорыстия» не только спасала «патрона» от презрения дающих иностранцев и опасности разоблачения соотечественниками, но и, самое главное, резко увеличивала его доход. Кто мог заподозрить, что фактический владелец всех средств этого фонда — тот же Собчак. А если кто и догадывался, то по западным меркам еще больше ценил его за гангстерскую изворотливость, предприимчивость и проходимость. Причем деньги особенно охотно ссужались фонду за границей, тем более если имелось его отделение в стране жертвователя, так как подобная благотворительность не облагалась там налогами. Эта собчачья афера стала для меня настоящим открытием. Я долгое время никак не мог взять в толк причину бесспорной ущербности для интересов города всех предложений «патрона».

Так, например, Собчак дал мне задание переговорить в Америке с ответственным представителем крупнейшего гостиничного концерна «Мариотт» по поводу намерений «патрона» о продаже либо сдаче в аренду на 49 лет только что фактически вновь построенной знаменитой нашей гостиницы «Астория», причем за несуразно маленькую сумму — 100 млн. долларов с небольшим. Меня, как я помню, это обескуражило еще и тем, что даже в разговоре со мной «мариоттовец» пытался передать Собчаку намеки относительно размера его доли от будущих доходов. Дело в том, что месячная прибыль отеля типа нашей «Астории» может быть не ниже двух миллионов долларов. Таким образом, за четыре года арендатор полностью возвратит затраченное, а остальные 45 лет сможет выкачивать чистый доход, что даже в сегодняшней итоговой оценке намного превышает миллиард долларов. Этот нехитрый расчет показывает обязательность наличия корыстного умысла у предложившего и заключившего подобный контракт. Только в России можно убедить всех в непреднамеренности таких просчетов. На Западе же знают, что бесплатным сыр бывает лишь в мышеловках, поэтому сразу же оговаривают коммерческие интересы и условия каждого участника односторонне ущербных сделок.