Читать интересную книгу Агент сыскной полиции - Ирина Мельникова

– Не потеряет, – ухмыльнулся Вавилов, – парень он молодой, здоровый, красивый. Может, попробовать подослать его к Рябцевой?

– А знаешь, это идея, – радостно встрепенулся Тартищев, – и я даже придумал, как его синяки на благое дело использовать.

Некоторое время, склонив головы друг к другу, они тихо совещались, потом Тартищев одобрительно хлопнул Вавилова по плечу:

– Думаю, она ничего не заподозрит! А Алешке внушим, чтобы стонал более убедительно.

Он потянулся к сейфу, вытащил початую бутылку казенки и усмехнулся:

– Вот уже который раз зарекаюсь заканчивать день выпивкой, – он подмигнул Вавилову, – но господь простит сие прегрешение, и как ты думаешь, почему?

Иван недоуменно пожал плечами, полагая, что лучше промолчать. В правилах начальства было задавать каверзные, с тайным смыслом вопросы. Тартищев обычно отвечал на них сам и очень веселился, когда подчиненные мешкали с ответом. Предоставив ему это удовольствие, Вавилов проследил взглядом за тем, как водка заполняет собой граненые стопки, и поднял глаза на Тартищева. Тот взял одну из них в руки, вторую подал Вавилову.

Выпив водку, Тартищев смачно крякнул, приложился носом к бублику и наконец пояснил:

– Я ведь против своего слова не иду, а водки выпил потому, что вот-вот новый день начнется, а вчерашний уже два часа как за бортом остался. – И он показал Ивану свой брегет, стрелки которого отмеряли третий час ночи. И опять посмотрел на окна. – Нет, все-таки следует проверить, куда Алексей подевался. Дело в том...

Быстро и эмоционально он объяснил Ивану, по какой причине Алексей отправился в столь поздний час с визитом к своей бывшей хозяйке.

– Я съезжу. – Иван поднялся на ноги.

– Погоди, – Тартищев махнул рукой, – вместе поедем. Так надежнее будет. Кто его знает, что там случилось?

Он плеснул в ладонь водки и быстро протер ею голову.

Вавилов вытаращил глаза от изумления.

Тартищев расхохотался:

– Ты что, голубь? Не знаешь разве, что от этого чуб богаче растет и мозги резвее работают? Первейшее средство. Я, к примеру, голову не успеваю брить. Волос у меня жесткий, никакие расчески не берут, потому с малолетства наголо меня стригли, иначе только конским гребнем мою гриву и расчесывать. Правда, до сих пор не знаю, они от водки так растут или все ж наследство батино?

Они вышли из кабинета. Иван спустился вниз, а Тартищев остался наверху, чтобы опечатать свой кабинет. Это он исправно проделывал каждый день, вернее, каждую ночь, согласно инструкции департамента полиции, единственной, которую еще ни разу не нарушил.

Дежурный унтер-офицер при виде Тартищева взял под козырек:

– Спокойной ночи, ваше высокоблагородие!

Федор Михайлович усмехнулся.

– Твоими бы устами... – И замолчал на полуслове. Дверь в вестибюль управления открылась, и на пороге возник Алексей Поляков собственной персоной. – Где тебя носит? – произнес Тартищев сердито, но, разглядев его перевязанную руку, озадаченно покачал головой и посмотрел на Вавилова: – Что я тебе говорил?

– Ничего особенного, – показал в улыбке зубы Вавилов, – еще, видно, не все пинки на заднице собрал. А шрамы, они мужика украшают. Главное, чтоб на тех местах были, которые дамам не зазорно показывать.

– Ну что вы, право? – насупился Алексей. – Все вам шуточки. А я чуть всю физиономию о крыжовник не ободрал, пока с лестницы летел.

– Успокойся, летун, шрам на роже мужикам всего дороже, – усмехнулся Тартищев, – давай поднимемся наверх, и там все подробно изложишь. – Он поднял ногу на первую ступеньку, но, видно, передумал, потому что развернулся и махнул рукой: – Поехали ко мне!

* * *

– Я, вероятно, всего минут на десять опоздал. – Алексей отхлебнул чай из чашки и нацепил на вилку пластик ветчины. Быстро отправил его в рот и пояснил: – С обеда ничего не ел.

– А кто тебе мешал, голубь мой, поесть как следует? – поинтересовался Федор Михайлович. – Нет, побежал искать приключений на свою голову. Так что прекрати тянуть купца за яйца! Говори, что узнал!

– Изумруд, который носит на шее Мария Кузьминична, и вправду ей подарил Лабазников, где-то лет двадцать или чуть больше назад. Оказывается, все убитые старухи – его бывшие любовницы.

– Получается, что каждой из них он дарил по изумруду? Разобрал для этой цели браслет и дарил? Но с какой стати неизвестный убийца так настойчиво охотится за изумрудами? – Тартищев задумчиво потер шрам. – Возможно, с ними связана какая-то тайна? И старух он убивал только потому, что они его узнали? А кого они могли узнать из окружения Лабазникова? Того, кто в то время был рядом с ним и, значит, знал об этом браслете такое, чего не знали старухи или даже его ближайшие родственницы – дочь и сестра. – Он обвел пристальным взглядом Вавилова и Алексея, торопливо допивающих свой чай, и приказал: – Все, хватит с вас! – и крикнул заспанному Никите: – Убирай со стола, а то, смотрю, ужин уже резво перетекает в завтрак. Всему свое время, господа хорошие!

– Время, поди, ложиться пришло, – пробурчал недовольно Никита, собирая на поднос чайные чашки, – а вы все разговоры долдоните. – Он с укором посмотрел на Тартищева. – Себя бы пожалели, Федор Михайлович! Раззе можно сутки напролет не спать?

Тартищев с досадой махнул на него рукой:

– Ступай себе, еще полчаса, и спать двинемся. – И нетерпеливо посмотрел на Алексея: – А теперь с самого начала и подробно... Итак, ты очнулся...

* * *

...Очнулся он от пронзительного женского визга, исходившего от создания в длинной белой рубахе, державшего над ним керосиновый фонарь. Странным образом Алексей совсем не ощущал боли, и, когда его подняли и понесли, он подумал, что оказаться на небесах совсем даже не страшно. Только отчего у херувимов столь отвратительный голос? И эта керосиновая лампа... Херувим с керосиновой лампой? Что может быть нелепее...

И эта мысль окончательно избавила его от вялости, охватившей все его тело, и позволила наконец понять, что голосящее создание – всего лишь Глафира, служанка Марии Кузьминичны, а на руках его несут конюх Федос и дворник Егор. Они то и дело оступались и чуть не уронили Алексея на ступеньках, все это время тихо переругиваясь между собой. Конюх был намного ниже дворника, и при переноске пострадавшего из палисадника в дом ноги Алексея, которые поддерживал Егор, то и дело оказывались выше головы. Так вот и внесли Алексея Полякова в спальню Марии Кузьминичны чуть ли не вверх ногами.

На пороге их встретила сама хозяйка в такой же, как у Глафиры, длинной рубахе, с растрепанной седой косой поверх пуховой шали, накинутой на плечи. Алексея положили на высокую кровать. Он тут же утонул в перине, но тем не менее, пока Мария Кузьминична и прекратившая визжать Глафира возились с его левой рукой, он пересчитал головы склонившихся над ним слуг. Все были на месте, никто не пострадал...

Он вздохнул с облегчением.

– Что произошло, Мария Кузьминична? Вас пытались ограбить? – Ему показалось, что за него говорит кто-то другой, настолько собственный голос прозвучал слабо и невыразительно.

– Ох, Алеша, – махнула рукой хозяйка, – я этого супостата уже сколько дней поджидаю. Последнее время успокоилась, думала, потерял меня из виду, ан нет! Появился, ирод, как раз сегодня, словно прознал, что я решилась в полицию пойти и рассказать про эти проклятущие камни. – Она деловито осмотрела перевязанную руку Алексея. – Гляди, как ладно получилось, точно в лазарете, а ведь кровищи было! Я уж думала, жилу какую повредил, а всего-то и делов, что кожу содрал. – Она ласково улыбнулась, отчего глаза-изюминки почти исчезли в складках ее лица. – Глафира поначалу шибко испугалась. Она ведь подумала, что я вместо Прошки ненароком тебя пристрелила из дробовика. Я ружье уже, почитай, месяц возле себя держу, с тех пор, как узнала, что убивец за его бывшими зазнобами охотится.

– Чьими зазнобами? – уточнил Алексей, хотя уже понял – чьими.

– Чьими? Известно чьими, – проворчала старушка, – Василия Лабазникова бывшими любовницами. Только это они были любовницами, – кивнула она в сторону темного окна, имея, очевидно, в виду кладбище, на котором теперь покоились ее бывшие соперницы, и с гордостью произнесла: – На мне он жениться хотел. Поэтому самый большой камень и подарил.

– Так это, выходит, Прохор был? Сипаев? – поразился Алексей. – Но ведь его три года как на каторжные работы отправили. Мне только сегодня дочь Лабазникова, Анастасия Васильевна, рассказала эту историю.

– Не знаю, что уж она тебе рассказала, – Мария Кузьминична осуждающе поджала губы, – но только без причины мужа не убивают. Прошка, говорят, ее любовником был. Да и как ему, красавцу такому, не стать ее любовником? Кудри чернее воронова крыла, глаза огнем горят, сам – кровь с молоком, так и кипит. Видно, цыганская кровь в нем играла, не иначе. А ловок был, а силен!.. Сам-то Василий Артемьевич шибко охоч был до скачек. На Троицу чаще всего их затевал. Или борьбу на поясах. Только Прошке ни в чем не было равных. Да и сызмальства было заметно, что он глаз на младшую, на Настю, положил. И она его по-особому выделяла, подсмеивалась над ним, вышучивала, но выделяла, как пить дать выделяла. К слову сказать, Василий Артемьевич и сам поначалу все его подзуживал, все его подначивал... Дескать, выиграешь десять скачек подряд или вчистую одолеешь всех на поясах, не задумываясь Настю за тебя отдам. Прошка взял и выиграл, да и пришел к нему требовать обещанную награду. А Василий Артемьевич при всем честном народе за живот схватился: «Ах ты, байстрюк! Ах ты, сураз несчастный! Ишь чего удумал!» Прошка промолчал, но после того словно белены объелся. – Мария Кузьминична вздохнула и приказала Глафире: – Принеси Алексею Дмитриевичу квасу! – и справилась заботливо: – Голова не болит?