Внезапно остановившись, он уставился на мою шею.
— Что-нибудь не в порядке в моих доспехах? — спросил я.
— Нет, сын мой. Я смотрю на эту безделушку, которую вы носите. Уверен, что я ее видел раньше, хотя и не так близко. Это странно, очень даже странно…
— Что здесь странного, отец?
— Только то, что я видел другое ожерелье, похожее на это.
— Конечно, видели, — ответил я, смеясь. — Я отказался отдать это ожерелье Августе, которой оно понравилось, и она приказала сделать себе точную копию.
— Нет, нет, я имел в виду Египет и, кроме того, одну историю, связанную с этими драгоценностями.
— На ком вы видели это ожерелье? Где? И о какой истории вы говорите? — я буквально засыпал его вопросами.
— О! Я не могу задерживаться, чтобы рассказать вам ее. К тому же сейчас вы должны размышлять о бессмертии души, а не о каких-то земных ожерельях. Вы лучше встаньте на колени и помолитесь, прежде чем за вами сюда придут ваши крестные родители.
И несмотря на все мои попытки его удержать, он вышел, бормоча:
— Странно! Чрезвычайно странно!
Он оставил меня в состоянии, совершенно не подходящем для молитвы.
Часом позже я ехал верхом по улицам огромного города, облаченный в сверкающие доспехи. Был октябрь — месяц, на который выпадает праздник святого Михаила. Мы все надели плащи, хотя день выдался настолько теплым, что в них было мало проку. Мой плащ был сшит из белой ткани с красным крестом, вышитым на правом плече. Стаурациус — евнух и великий министр, которому было приказано стать моим крестным отцом, ехал рядом со мной на муле, так как не осмеливался влезть на лошадь. Он обливался потом под своей парадной одеждой и, как я слышал, время от времени бормотал себе под нос проклятия в адрес своего крестного сына и всей этой церемонии. С другой стороны от меня ехала моя крестная мать на арабской кобыле, что получалось у нее достаточно хорошо, поскольку она познакомилась с искусством верховой езды еще на равнинах Греции. Ее настроение часто менялось: то она смеялась над всей этой комичной сценой, то внезапно становилась печальной, доходя почти до слез.
Улицы заполняли тысячи людей, выглядевших довольными. Это были жители города, пришедшие сюда, чтобы увидеть императрицу во всем ее великолепии, когда она направляется в храм. Они толпились даже на плоских крышах домов, в подворотнях и просто на открытых местах. И в центре внимания был не я со своим эскортом, а сама Ирина. Сопровождаемая блистающими полками солдат, она ехала в своей знаменитой золотой колеснице, влекомой восьмеркой молочно-белых лошадей, каждую из которых вел под уздцы разукрашенный драгоценностями знатный дворянин. Ее одежда сверкала и переливалась великолепными камнями, а на ее русых волосах была корона. Когда она проезжала, толпа кричала, приветствуя ее, она же в ответ раскланивалась направо и налево. Но тем не менее кое-где группы вооруженных мужчин, одетых в гражданское платье, со свистом и криками выходили из боковых переулков:
— А где Августус? Дайте нам Августуса! Мы не хотим, чтобы нами управляла женщина со своими евнухами!
Это были люди из партии Константина, подстрекаемые им. Один раз даже возникла суматоха, когда они попытались создать преграду на пути процессии, пока не были отогнаны прочь, оставив после схватки несколько убитых и раненых. А толпа по-прежнему приветствовала Ирину, и та кланялась, как будто ничего и не произошло, и таким образом этот, до некоторой степени хвастливый кортеж добрался наконец до храма святой Софии.
Августа вошла в этот чудесный храм, сопровождаемая мной и свитой. И сейчас храм стоит перед моими глазами пусть не в деталях, а в общем, с его колоннами бесконечной высоты, блестящей мозаикой, мерцающей в священной полутьме, которую пронзали лучи из окон. Все это великое место было заполнено высокой знатью города, пришедшей сюда, чтобы увидеть императрицу в сиянии ее славы на празднике святого Михаила, который год за годом она отмечала подобным образом.
В алтаре уже находился, в ожидании, великим патриарх в своем роскошном праздничном одеянии, окруженный многими епископами и священниками, среди которых я заметил и Бернабаса.
Служба началась. Я и другие обращенные стояли вместе у ограды алтаря. Сейчас я не могу припомнить все детали этой церемонии. Пели дивные голоса, из кадила клубился голубоватый ладан, развевались флаги, а статуи святых в храме отовсюду улыбались нам своими неподвижными улыбками.
Некоторые из нас получали крещение, а другие, крещенные ранее, как и я, публично принимались в братство Христово. Мой крестный отец Стаурациус, по подсказке дьякона, и моя крестная мать Мартина произносили какие-то слова от моего имени. Я также говорил слова, которым был обучен.
Патриарх, мужчина угрюмого вида с чуть раскосыми глазами, дал мне особое благословение. Епископ Бернабас, к которому, как я заметил, патриарх все время пытался повернуться спиной, вознес молитву. Мои крестные обняли меня, Стаурациус чмокнул губами на расстоянии, за что я ему был признателен. Мартина тихонько прикоснулась губами к моему лбу. Императрица улыбнулась мне и, когда я проходил мимо, похлопала меня по плечу. Затем прошел обряд причастия. Первой к нему подошла императрица, затем вновь обращенные со своими крестными родителями и потом большая часть присутствующих.
Наконец все было кончено. Августа и ее свита направились по лестнице к громадным западным дверям, священники последовали за ними. Со священниками отправились и мы, новообращенные, которым собравшиеся шумно аплодировали.
Я смотрел во все стороны, ибо мне надоело глядеть только в пол; внезапно мой взгляд задержался на чьем-то лице, хотя оно и находилось далеко от меня. Оно, казалось, притягивало меня, хотя я и не знал, почему. Это было лицо женщины, стоявшей рядом со старым, полным достоинства мужчиной с белой бородой. Она была последней в ряду посетителей церкви, ближе к боковому проходу, вдоль которого шествовала процессия, и я увидел, как она молода и красива.
Внизу длинного шумного прохода процессия продвигалась медленно. Теперь я был уже ближе к этому лицу и осознал, что оно прекрасно, словно цветок, богатый оттенками. Большие глаза были темными и мягкими, как у оленя. Цвет лица — чуть смугловатым, как если бы солнце слегка поцеловало ее. Губы — свежими и алыми, изогнутыми, и на них играла чуть заметная улыбка, полная тайны, в то время как ее глаза отражали мысли и нежность; фигура этой не очень высокой женщины была изящной и округлой. Все эти и другие подробности, описанные мной, я не то чтобы увидел и запомнил, скорее всего я уже знал их, знал эту женщину.
Она была именно той, кого я многие годы назад видел во сне в ту ночь, когда я вломился в могилу Странника в Ааре!