– Но ведь шестилетнего тебя, который тогда выпустил свиней, не существует! Он в маленькой канноли, парит в пространстве, пока Вселенная не убедится в своей безопасности.
– Значит, если остаться… то не будет нас-в-детстве? – переспросил Томас и показал руками, что у него взрывается голова.
– А потом мы-юные тоже исчезнем, потому что нас не должно будет там быть, – подтвердила я. – Иначе получится ситуация с концом мира, о которой ты говорил.
Объясняя это, я поняла: я не могу остаться. Мне нельзя здесь быть. Через пять дней меня не станет. Что бы ни случилось между нами сегодня, я должна вернуться. Найти другой тоннель, ведущий в будущее, и оставить этот понедельник неизмененным. Томас не будет помнить этот разговор, который и не произойдет никогда.
Я не могу отменить свою ложь. Даже если я скажу сейчас Томасу о Джейсоне, это ничего не изменит. Так какой же в этом смысл?
– А что будет, если мы этого не сделаем? – Он подался ко мне, ожидая ответа. – Если не останемся?
В кухне по-прежнему жарко, но из сада уже пахнет розами. Я ответила только через минуту:
– Тогда печем вторую канноли. Оставляем прошлое как есть и возвращаемся в настоящее – и ничто не изменится.
– Святые канноли, – восхитился Томас. – Глядите-ка, я понимаю науку. Только отцу не говори, а то обрадуется.
Мы замолчали, глядя друг на друга.
– Го, но зачем тогда вообще возвращаться, если все равно ничего нельзя изменить?
– Можно чему-то научиться, – сказала я. – Выяснить про себя что-нибудь.
– А куда бы ты отправилась? – спросил он. – Чему ты хочешь научиться? Только не говори: «Рисовать», потому что я уже полюбил твою Колбасу.
Я глубоко вздохнула и сжала руку в кулак, выставив мизинец. Томас зацепился своим мизинцем за мой.
– На пять лет назад, – ответила я, подтягивая его поближе. Я хочу убедиться, что мы занимаемся этим в каждой реальности. – Я сложила бы книги как следует, попрочнее, и выяснила бы, каково это – целоваться с мальчишкой. Пусть это не изменило бы будущее, но я бы знала, каково это.
Одной рукой схватив Томаса за руку, я привлекла его к себе, а другой сделала то, что мне хотелось сделать целое лето: ткнула пальцем в ямочку у него на щеке. Томас засмеялся, и я его поцеловала.
Это электричество. Это свет. Это глоток жидкого серебра.
Когда я сказала, что верю в теорию Большого взрыва в отношении любви, я даже не предполагала, что может быть вот так. Мы подошли друг другу, как детальки ЛЕГО. Ошеломительно. Губы Томаса передвинулись к моей шее, и я открыла глаза, чтобы запомнить этот момент, запомнить все…
Кухня менялась.
Банки с пряностями на дальней стене перестраивались в новом порядке. Через плечо Томаса я смотрела, как базилик на буфете начал дробиться, зацвел и превратился в петрушку. Стрелки часов завертелись – внезапно наступил рассвет, и розы за окном, которые всегда, сколько себя помню, были персиковыми, в первых лучах рассвета вдруг оказались желтыми.
Наш поцелуй менял Вселенную. Когда я отодвинулась от Томаса, в животе у меня порхали бабочки с интенсивностью землетрясения в Бразилии.
– Ух ты, – сказал Томас, изображая, что не может устоять на ногах. Он прижался лбом к моему лбу и ладонями обхватил мое лицо. Его очки вдавились мне в щеку.
– Прости, – прошептал он. Я не знала, за что он извиняется. Он ничего не сказал о пряностях, розах и базилике; он не заметил, что все изменилось. Для него это всегда так и было.
Инстинкт говорил мне, что за дверью кухни находится моя спальня – через неделю после сегодняшнего дня. Вселенная уцелела.
Томас провел пальцем по моей руке и прошептал мне в губы:
– Нам, наверное, пора в постель.
От удивления у меня вырвался какой-то писк.
– По отдельности, извращенка, – засмеялся он. – Пока Нед не ворвался и не убил меня.
– Мне туда… – Я показала на открытую кухонную дверь. Я права, через нее можно войти в мою комнату, где на потолке тускло отсвечивают звезды и никакая гроза не бушует за окнами. Книги, которые я оставила разбросанными на кровати, аккуратно сложены на письменном столе, и – ого! – на моей подушке спит Умляут. Я вернулась не совсем в ту реальность, которую оставила.
Но не обязательно в лучшую.
На стене, среди уравнений, образовалось озерцо темной материи, будто чего-то выжидавшей.
Вечеринка через неделю. Я прошла через худшие дыры во Вселенной, чтобы попасть сюда. Вряд ли Вельтшмерцианово исключение так запросто меня отпустит.
И я не могу взять с собой Томаса. Если сегодняшний Томас прыгнет на пять дней вперед, он вытеснит себя-будущего, и реальность все равно останется искаженной. Его место здесь, а мое в будущем. Только я могу проходить через тоннели во времени.
Вот какие у меня варианты: (а) воспользоваться представившейся возможностью и рассказать Томасу о Джейсоне. Я остаюсь в кухне с этой правдой, а Вселенная постепенно схлопывается.
Или (б): я прохожу в дверной проем. Вселенная в безопасности, но моя ложь остается при мне.
В любом случае, миру конец.
Не давая себе времени передумать, я обернулась и поцеловала Томаса, сильно и быстро, всасывая его нижнюю губу, не отпуская ее несколько отчаянных секунд, прежде чем мне придется уйти, прежде чем мне придется…
Отступив, я начала отходить назад, и вот я уже стою в своей комнате. Легкие готовы взорваться от этих нескольких шагов.
За открытой дверью сад нежится под лучами рассвета.
– Спокойной ночи, – сказала я, хотя в комнате никого не было.
Воскресенье, 10 августа
[Минус триста сорок три]
Меня разбудило солнце, лившееся в окно. Судя по часам, сегодня воскресенье. Голова болела. Я медленно выплывала из сна, глядя в окно, увитое плющом и занавешенное темным веществом, и думая о поцелуе, изменившем Вселенную, который был на моих губах всего несколько часов назад и никогда не существовал для Томаса.
Прошлое не изменить.
Я повернулась на бок, борясь с философией и придавленным непонятной тяжестью одеялом.
Рядом со мной на кровати лежал Томас. Ничего себе! Я со сверхсветовой скоростью перешла от полусна к абсолютному бодрствованию.
Он еще спит; его дыхание теплое, глубокое и ровное, как метроном. Я смотрю на него, смотрю на губы, которые целовала уже не однажды. Томас Алторп, который сказал, что я ему нравлюсь, вместе с которым я изменила Вселенную, который спит со мной в одной постели… Ну, в каком-то смысле.
Может, он и провел здесь ночь, но он полностью одет и лежит поверх одеяла. И все равно я встревожилась: я прошла через отрицательную энергию, чтобы сюда вернуться. Во что я нас втянула подобной быстрой перемоткой?
Я облизала губы и подышала на Умляута проверить свежесть утреннего дыхания. Котенок – это хороший знак. Не может реальность, где он снова рядом, быть плохой. Затем я тряхнула Томаса за локоть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});