Читать интересную книгу Колыма - Том Роб Смит

Лазарь не подал виду, что узнал своего мучителя, разве что замер на мгновение, когда глаза их встретились. Лицо его оставалось непроницаемым, а левая сторона кривилась в застывшей навеки гримасе. Не говоря ни слова, он двинулся вдоль строя заключенных, наливая хвойный отвар в жестяные кружки и не оглядываясь, словно ничего не случилось, и они вновь превратились в незнакомцев.

Лев судорожно сжал в руке свою кружку, не двигаясь с места. Густой и вязкий сироп медленно колыхался в такт мелкой дрожи, сотрясавшей его пальцы. Сейчас он не мог думать ни о чем. Из прострации его вывел голос начальника лагеря, который добродушно воскликнул:

— Эй, вы! Друг! Садовник! Пейте! Это придаст вам сил!

Лев поднес кружку к губам и опрокинул густую черную жидкость в горло. Она потекла по пищеводу медленно, как смола, и его едва не вырвало. Он крепко зажмурился, стараясь проглотить ее.

Открыв глаза, он увидел, что Лазарь уже покончил со своими обязанностями и теперь возвращается к баракам, шагая размеренно и неспешно. Проходя мимо, он даже не взглянул на Льва, не выказывая ни малейших признаков волнения. Начальник лагеря Синявский продолжал разглагольствовать еще некоторое время, но Лев уже не слушал его. Зажав в потной ладони фиолетовые лепестки, он раздавил их в порошок. Заключенный, стоявший справа от него, прошипел:

— Будь внимательнее! Мы уже идем!

Начальник лагеря закончил речь. Представление завершилось, и вновь прибывших погнали, словно стадо, из административной в жилую зону. Лев шагал в самом хвосте колонны. Солнце скрылось за горизонтом, и на тундру обрушилась ночь. На макушках сторожевых вышек замерцали огоньки, но лучи мощных прожекторов не шарили по земле. Если не считать тусклого света, сочившегося из окон бараков, зона погрузилась в полную темноту.

Они прошли сквозь второе проволочное заграждение. Охранники остались на границе между двумя зонами, держа автоматы наизготовку и подгоняя зэков к баракам. Ночью в зону не рисковал войти ни один офицер — это было слишком опасно. Любой заключенный мог легко раскроить ему череп и раствориться в темноте, так что они охраняли только периметр, не выпуская заключенных наружу и предоставив их собственной судьбе.

Лев вошел в барак последним — в барак Лазаря. Ему придется встретиться со священником одному, без Тимура. Он постарается воззвать к голосу его разума, ведь, в конце концов, Лазарь был священником — и он выслушает его исповедь. Лев изменился. Вот уже три года он пытается исправить зло, которое причинил. Подобно приговоренному к смерти, поднимающемуся на эшафот, он на негнущихся ногах вскарабкался по ступенькам и толкнул дверь барака. За ней его ждал тяжелый запах пота множества немытых тел и искаженные ненавистью лица.

Тот же день

Лев потерял сознание. Придя в себя, он обнаружил, что лежит на полу. Кто-то схватил его за лодыжки, и его погребла под собой волна разгоряченных узников, пинавших его ногами. На мгновение коснувшись пальцами лба, он почувствовал, что кожа на голове у него липкая от крови. Перед глазами у него все плыло, он не мог встать и дать отпор, смирившись с тем, что все кончено. В глаз ему угодил смачный плевок. В висок ударила чья-то нога, и он стукнулся подбородком об пол с такой силой, что зубы у него едва не раскрошились. И вдруг удары, плевки и крики стихли как по мановению волшебной палочки. Толпа подалась назад, оставив его кашлять и отплевываться, словно утопленника, выброшенного на берег штормом. Жаркая ненависть сменилась тяжелым молчанием — должно быть, кто-то вмешался в экзекуцию.

Лев остался на месте, боясь, что эти драгоценные секунды покоя закончатся, стоит ему поднять голову. Но тут над ухом у него раздался чей-то голос:

— Вставай.

Это был голос не Лазаря, а другого, более молодого мужчины. Лев, сжавшийся в комок, с трудом распрямился, со страхом глядя на две нависающие над ним фигуры — Лазаря и еще одного человека, лет тридцати, с рыжими волосами и бородой.

Стирая слюни и кровь с лица и разбитых губ, Лев медленно принял сидячее положение. За ним наблюдали человек двести заключенных, сидевших, словно коршуны, на верхних ярусах нар или стоявших вокруг, а он чувствовал себя так, будто оказался в центре внимания в амфитеатре, полном зрителей. Вновь прибывшие заключенные забились в угол, испытывая явное облегчение от того, что о них забыли хотя бы на время.

Лев поднялся на ноги, сутулясь, словно калека. Лазарь шагнул вперед и принялся внимательно вглядываться в него, обойдя по кругу, прежде чем остановиться на прежнем месте и взглянуть ему прямо в глаза. Лицо священника исказилось от сдерживаемых эмоций, на скулах вздулись желваки, а на щеках проступил нездоровый румянец. Он медленно открыл рот и зажмурился, явно страдая от сильной боли. Издаваемые им звуки даже не походили на шепот; это было словно легчайшее дуновение ветерка:

— Мак… сим.

Все слова, что Лев заготовил заранее, история о том, как он изменился, как на него снизошло просветление, как он преобразился и стал другим, — все это куда-то улетучилось и растаяло, словно снег на горячей сковородке. Он всегда считал себя лучше большинства агентов, с которыми ему приходилось работать, — людей, которые без зазрения совести вставляли себе золотые коронки, отобранные ими у подозреваемых. По его собственному мнению, он был далеко не худшим из них. Он находился где-то посередине, может, чуть ниже, прячась в тени монстров, которые совершали убийства, пребывая выше него. Да, он причинял зло, но не намеренно, и не получал от этого удовольствия — посредственный, заурядный злодей, если можно так сказать. Но, услышав вымышленное имя, которое он взял тогда, Лев заплакал. Он попытался взять себя в руки, но у него ничего не получалось. Лазарь протянул руку, смахнул слезу со щеки Льва, и та повисла у него на кончике пальца. Несколько мгновений он молча разглядывал ее, а потом вернул на прежнее место — изо всех сил вдавив палец в щеку Льва, а потом презрительно размазав, словно говоря: «Оставь свои слезы себе. Больше они не нужны никому».

Он взял Льва за руку, ладонь которой была покрыта шрамами после приключений в канализационном коллекторе, и прижал ее к левой стороне своего лица. Щека у него бугрилась, словно крупная галька, а рот его казался набитым пригоршней камней. Законы физики как будто перестали существовать и запах распространялся быстрее света, когда в ноздри Льву ударила вонь гнилых и больных зубов. Многих недоставало вовсе: десны деформировались и почернели, утыканные окровавленными пеньками. Вот оно, настоящее преображение и перемены: блестящий оратор, имеющий за плечами тридцатилетний опыт произнесения речей и проповедей, превратился в немого калеку.

Лазарь закрыл рот и отступил на шаг. Рыжеволосый мужчина подставил ему свою щеку, словно чистый холст, только и ждущий прикосновения кисти художника. Лазарь так близко наклонился к нему, что губы его едва не касались мочки уха мужчины. Когда он заговорил, губы его почти не двигались. Рыжеволосый узник стал передавать его слова громким голосом:

— Я обращался с тобой как с сыном. Я открыл перед тобой двери своего дома. Я доверял тебе и любил тебя.

Мужчина говорил от первого лица, словно сам и был Лазарем. Лев ответил:

— Лазарь, мне нечего сказать в свое оправдание. Но все равно я прошу — выслушай меня. Твоя жена жива. Она прислала меня сюда, чтобы освободить тебя.

Лев и Тимур обсуждали возможность того, что Фраерша отправит Лазарю зашифрованное письмо с изложением ее планов. Но удивление Лазаря было искренним. Он ничего не знал о собственной супруге. Ничего не знал и о том, кем она стала. Он раздраженно махнул рукой рыжеволосому, тот шагнул вперед и ударом отправил Льва на пол:

— Ты лжешь!

Лев обратился к Лазарю:

— Твоя жена жива. Это из-за нее я оказался здесь. Я говорю правду!

Рыжеволосый мужчина оглянулся, ожидая указаний. Лазарь покачал головой. Уразумев, что он хочет сказать, рыжеволосый узник перевел:

— Разве можешь ты говорить правду? Ты же чекист! Ни одному твоему слову нельзя верить!

— Анисью освободили из ГУЛАГа три года назад. Она изменилась, Лазарь. Она стала вором в законе.

Несколько воров, наблюдавших за происходящим, рассмеялись. Сама мысль о том, что жена священника-диссидента может стать одной из них, показалась им нелепой до крайности. Но Лев продолжал:

— Она стала не только вором, но и главарем банды. Она больше не называет себя Анисьей. Теперь ее зовут Фраерша.

Недоверчивый смех сменился хохотом. Мужчины закричали и полезли вперед, желая отомстить человеку, который посмел оскорбить их, заявив, что ими может командовать женщина. Лев повысил голос:

— Она возглавила банду и поклялась отомстить. Она — уже не та женщина, которую ты помнишь, Лазарь. Она похитила мою дочь. Если я не сумею спасти тебя, она убьет ее. У тебя нет шансов добиться освобождения законным путем. Ты так и умрешь здесь, если не примешь моей помощи. Наши жизни зависят от того, удастся ли твой побег.