это влечет за собою всеобщее порицание и упреки совести.
— Тем более, подчинив себя безусловно Верховной думе Южного общества, — продолжал он, — будем ли мы в состоянии исполнить в точности принятые нами обязательства? Наша подчиненность не подвергнет ли нас произволу сей таинственной думы, которая, может быть, высокую цель Славянского союза найдет маловажною и, для настоящих выгод жертвуя будущими, запретит нам иметь сношения с другими иноплеменными народами?
Бестужев-Рюмин всеми силами старался опровергнуть сие возражение; он доказывал, что преобразование России необходимо откроет всем славянским племенам путь к свободе и благоденствию; что соединенные Общества удобнее могут произвести сие преобразование; что Россия, освобожденная от тиранства, будет открыто споспешествовать цели Славянского союза: освободить Польшу, Богемию, Моравию и другие славянские земли, учредить в них свободные правления и соединить всех федеральным союзом.
— Таким образом, — сказал он, — наше соединение не только не удалит вас от цели, но, напротив того, приблизит к оной.
Энтузиазм Бестужева-Рюмина походил на вдохновение; уверенность в успехе предприятия вдыхала в сердце каждого несомненную надежду счастливой будущности. Он восторжествовал над холодным скептицизмом Борисова 2-го, ожидавшего успеха от одних усилий ума и приписывавшего все постоянной воле людей. Мысль о силе Южного общества, надежда видеть при своей жизни освобождение отечества и других славянских народов увлекла совершенно Славян; в общем пылу благородных страстей своих они согласились немедленно соединиться с Южным обществом, разделять с ним труды и опасности для блага своей родины, и от сей минуты цель правила и меры, принятые сим Обществом, почитать своими собственными. Таким образом окончательно объединились два Общества…
13 сентября в день, назначенный для последнего совещания, все члены Славянского общества поспешили собраться на квартиру Андреевича 2-го. Это собрание было многочисленное и представляло любопытное зрелище для наблюдателя. Люди различных характеров, волнуемые различными страстями, кажется, помышляли только о том, как бы слиться в одно желание и составить одно целое; все их мысли были заняты предприятием освобождения отечества; все их надежды затмевались надеждою блистательных и несомненных успехов. Радость, самоотвержение блистали на их лицах; посреди всеобщего упоения проницательный взор наблюдателя мог бы заметить, что не все Славяне чистосердечно радовались соединению их Общества с Южным, подобно как просвещенный путешественник, присутствующий при шумном и радостном торжестве диких, погребающих одного из своих собратий, читает в глазах отца и супруги скорбное чувство разлуки и видит незамечаемую никем слезу, посвященную памяти умершего.
Приезд Бестужева-Рюмина довершил упоение. Он говорил снова об успехах, о счастье пожертвовать собою для блага своих сограждан, и после сего каждый хотел произнести немедленно требуемую клятву. Все с жаром клялись при первом знаке явиться в назначенное место с оружием в руках, употребить все способы для увлечения своих подчиненных, действовать с преданностью и с самозабвением Бестужев-Рюмин, сняв образ, висевший на его груди, поцеловал оный пламенно, призывая на помощь провидение; с величайшим чувством произнес клятву умереть за свободу и передал оный славянам, близ него стоявшим. Невозможно изобразить сей торжественной, трогательной и вместе странной сцены. Воспламененное воображение, поток бурных и неукротимых страстей производили беспрестанные восклицания. Чистосердечные, торжественные, страшные клятвы смешивались с криками: Да здравствует конституция! Да здравствует республика! Да здравствует народ! Да погибнет различие сословий! Да погибнет дворянство вместе с царским саном!..
Образ переходил из рук в руки, Славяне с жаром целовали его, обнимали друг друга с горящими на глазах слезами, радовались как дети, одним словом, это собрание походило на собрание людей исступленных, которые почитали смерть верховным благом, искали и требовали оной. Бестужев-Рюмин, пораженный и тронутый сими чувствами, сим бурным порывом энтузиазма, или желая, может быть, надеждою лучшей будущности еще более воспламенить страсти Славян, сказал со слезами на глазах:
— Вы напрасно думаете, что славная смерть есть единственная цель вашей жизни; отечество всегда признательно: оно щедро награждает верных своих сынов; наградою вашего самоотвержения будет не смерть, а почести и достоинства; вы еще молоды, и вас ожидает не мученический конец, но венец славы и счастья.
Сии слова, подобно магическому жезлу Эндоры, в одно мгновение переменили сцену: шумные восклицания умолкли, негодование заступило место успокоению.
— Говоря о наградах, — вскрикнули многие, — вы обижаете нас!
— Не для наград, не для приобретения почестей хотим освободить Россию, — говорили другие.
— Сражаться до последней капли крови: вот наша награда! — закричали с неистовством некоторые…»
Братья Борисовы, Горбачевский, Люблинский, Андреевич, Сухинов, Кузьмин… Молодые. небогатые офицеры, мелкие чиновники, собираясь в глухих украинских местечках близ Новоград-Волынска, клялись на оружии сражаться до конца за освобождение народов России, Польши и других славянских стран за образование республики и свободной славянской федерации (отсюда название общества «Соединенные славяне»).
Когда Бестужев-Рюмин связался со Славянами, их было уже около 50 человек. Об этом обществе и его объединении с Южанами мы знаем больше всего из записок Ивана Горбачевскою. Этот замечательный труд написан в сибирской ссылке. Горбачевский запомнил просьбу Сергея Муравьева-Апостола: тот из двоих, кто уцелеет, пусть напишет воспоминания об их делах и не даст им пропасть в забвении…
ИВАН ГОРБАЧЕВСКИЙ
«Тут много любопытных подробностей, которые надо читать в записках, если бы удалось их написать; а это мне завещал сам Сергей Иванович Муравьев-Апостол, прощаясь со мной в последний раз ночью с 14 на 15 сентября 1825 года под Лещиным в лагере.
Странная вещь, в это время, когда мы в его балагане разговаривали, я нечаянно держал в руках его головную щетку; прощаясь, я ее положил к нему на стол; он, заметя, взял во время разговора эту щетку, начал ею мне гладить мои бакенбарды, потом, поцеловавши меня горячо, сказал:
— Возьмите эту щетку себе на память от меня; — потом прибавил: — ежели кто из нас двоих останется в живых, мы должны оставить свои воспоминания на бумаге; если вы останетесь в живых, я вам и приказываю как начальник ваш по Обществу нашему, так и прошу как друга, которого я люблю почти так же, как Михайлу Бестужева-Рюмина, написать о намерениях, цели нашего Общества, о наших тайных помышлениях, о нашей преданности и любви к ближнему, о жертве нашей для России и русского народа. Смотрите, исполните мое вам завещание, если это только возможно будет для вас. Тут он обнял меня, долго молчал, и от грустной разлуки, наконец, еще обнявшись, расстались навеки…
Не