у которых по бластеру в каждой из шести рук. Я бы рассказал им, что нашу технологию используют как оружие. И они бы прилетели на «Королеве звезд» и помогли.
– «Королева звезд»? – переспросила Алена.
– Да, так называется наш корабль, с которым я летаю, когда не чиню Врата.
Теперь они общались, перекрикивая Газманова.
– И что это за оружие? – спросила Алена.
– Способное из маленького города в тайге уничтожить нашу цивилизацию, – добавил Ренат.
Пес пожал плечами.
– Может быть, они собираются принести в этот мир пропасти безвременья или водовороты бессобытийния, – предположил Ренат.
При этих словах самого Рената передернуло. Он вообще обладал свойством что-то сказать, а потом самому же испугаться. Бывало, воображаешь себе что-то страшное, а потом ночью идешь в туалет только при свете фонарика.
Ренат вернулся домой со смешанным чувством страха (предстояло участвовать в грабеже), гордости (он так далеко зашел и не струсил) и чего-то едва уловимого, романтичного. Это чувство впервые возникло у него год назад, когда он смотрел «Горец». Там бессмертный Маклауд со своей женой Хезер бродили по шотландским горам и любились среди старинных замков под песню Меркьюри о том, что «один год любви лучше, чем одинокая жизнь». Тогда Ренату эта фраза показалась очень глубокомысленной. Особенно, будучи сказанной по-английски. А как известно, по-английски фигню говорить не будут.
Этот фильм и эта песня наполняли сердце Рената неизбывной тоской по тому, чего с ним никогда не было. По настоящим приключениям, которые происходят с кем-то другим. С тем, у кого есть большой меч, волшебная сила, кто живет «где-то там» (потому что «где-то здесь» ничего интересного, романтичного произойти не может), а главное – кого зовут, например, Коннор Маклауд.
С человеком, которого зовут Ренат, не может произойти ничего такого, что достойно музыки Куин.
Так он думал, пока не повстречал инопланетян и не подружился с самим Крапивой.
И теперь он сидел в своей комнате за письменным столом, притворялся, что делает уроки, а в его груди росло то самое романтическое чувство. И оно росло и менялось, словно куколка, превращающаяся в бабочку.
Отец в соседней комнате слушал концерт для ветеранов войны. Он всегда говорил, что пить одному – верный признак будущего алкоголизма, но сегодня пил один. Он позвонил бабушке и что-то шептал в телефон. Ренат догадался, что папа говорит о деде, своем отце, который умер четыре года назад от обычной пневмонии.
Да, День победы и все такое. Когда Ренат трусил, он думал о том, как поступил бы на его месте отец. А папа ассоциировался у Рената с Высоцким. Возможно, потому что оба носили кепку. По крайней мере, на четвертой пластинке из серии «На концертах Владимира Высоцкого» артист был в кепке с рисунком в елочку – такой же, как у отца.
Ужаснее всего Высоцкий выглядел на пятой пластинке. Он смотрел с нее прямо тебе в душу, и как бы ты ни бродил по комнате, его взгляд преследовал тебя.
Высоцкий был мерилом. Как и Чак Норрис. Но у Рената не было достаточно большого плаката с Чаком.
Сегодня чувство несбыточного разрослось настолько, что из него родилась бабочка предвкушения подвига. И, как понял сам Ренат, подвига во имя прекрасной принцессы.
Ренат пошел к отцовскому проигрывателю, выбрал пластинку, а в ней – самую героическую песню.
***
Ночь на среду, 11 мая 1994 года
Крапива не верил в магию кино. Он вообще не верил ни в какую магию. Что было большой редкостью во времена, когда часть взрослых верила в Бога, часть в Кашпировского, а большинство – в обоих сразу.
Крапива верил в серый мир с серыми домами и вечно серым небом. В мир имиджа и харизмы. В мир, где надо вертеться, чтобы выжить.
И, тем не менее, был один-единственный фильм, который немного пугал Крапиву. Нет-нет, не «Кошмар на улице вязов», не «Восставшие из ада» и даже не «Реаниматор». Больше всего Крапива боялся фильма «Привидение» – тот, где Патрик Суэйзи целовался с Деми Мур под ту самую песню. Крапиву приводило в ужас то, что однажды его могут пырнуть ножом, как героя Суэйзи, он отделится от собственного тела и будет смотреть на людей вот так, со стороны, не в силах отомстить. В отличие от большинства людей, верящих сразу в Павла Глобу и Иисуса, Крапива боялся не исчезнуть из этого мира, а остаться в нем наблюдателем. Лохом, не способным на что-то повлиять.
А сейчас Крапива стоял на ночной крыше, и дождь летел сквозь него. Капли падали на бетонный пол, на котором не оставалось сухого места. В луже лежали разбитый плеер, а рядом – две пожеванные батарейки. За спиной Крапивы светил зеленым галактическим светом инопланетный аппарат, но Крапива не отбрасывал тени. Мальчик смотрел на свои руки и видел их выцветшими, почти белыми. Он словно был вклеен в этот мир как коллаж, автор которого совсем не старался.
– Я мертв, – сказал Крапива вслух и стал оглядываться в поисках собственного тела, но не нашел его. Он только увидел, как серые фигуры идут прочь от него к краю крыши. Никто не пытался его поймать или убить. Потому что если ты мертв, то никому ты не нужен. Даже врагам.
То ли порыв загробного ветра, то ли еще какое движение в потустороннем мире толкнуло Крапиву, и тот поплыл по воздуху. Его ступни проходили сквозь бетон и арматуру, потом он целиком пронесся сквозь бетонную колонну и почти секунду ничего не видел.
Когда крыша закончилась, Крапива воспарил в нескольких десятках метров над землей.
Эфирный ветер или ветер загробного мира нес его между домами, а иногда и сквозь них. В большинстве квартир уже спали. В одной мужик в семейных трусах сидел на диване, смотря второй тайм игры московского «Спартака» с «Уралмашем». Крапива плыл достаточно медленно, чтобы разглядеть время на настенных часах (второй час ночи) и понять, что свердловчанам ничего не светит.
В другой квартире девочка под светом фонарика читала «Возвращение в Эдем».
Крапива вынырнул из дома, и эфирный ветер остановился. Крапива застыл в воздухе. В свете луны он разглядел метрах в сорока под собой садик «Солнышко».
«Ну все, приехали», – подумал Крапива и впервые за много-много лет заплакал.
Глава четвертая
Среда, 11 мая 1994 года
Посмотреть на полуфинал чемпионата области по шашкам собралось несколько сотен школьников, их родителей и журналистов местных газет. Ход игры демонстрировался на огромном световом табло, разработанном специально для этого