Гимназист вскинул на ротмистра испуганные глаза и тут же их опустил.
– Это вы о чем?
– Да так, – неопределенно махнул рукой Радзинский, – ходили разные слухи. Ну спасибо вам, молодой человек, за понимание. Вы сняли огромный камень с моей души. Я бы себе никогда не простил, если бы с братом моего старого друга случилась крупная неприятность.
Пряча в карман бумажку, подписанную Василием Ворониным, ротмистр Радзинский и не подозревал, как скоро она ему понадобится. Революция, которую ждали все, грянула как гром среди ясного неба. Началось-то все с сущей ерунды, с бунта кухарок, вызванного задержкой подвоза хлеба в столицу. А закончилось отречением государя-императора. Точнее, не закончилось, а вступило в свою самую разрушительную фазу. Вацлав Янович и не предполагал тогда, что эта фаза закончится для него в 1920 году, когда ему придется уносить ноги из страны, служению которой он отдал без малого пятнадцать лет. Радзинского нисколько не удивило, что первым делом революционные массы спалили архивы Охранного отделения. Этими массами руководили люди, лично заинтересованные в том, чтобы собранные там сведения не испортили бы их репутацию признанных борцов с режимом. К сожалению, Вацлав знал многих из этих борцов лично. А потому за его жизнь в бунтарском феврале семнадцатого года никто не дал бы и медной копейки. Именно в этот критический для себя момент он вспомнил о Василии Воронине. Гимназист, несмотря на молодость, сделал при новой власти блестящую карьеру и даже занял какую-то должность в Совете солдатских, крестьянских и рабочих депутатов. Радзинский, оглушенный стремительными переменами, к Советам относился скептически и мечтал только об одном: поскорее выбраться из кумачового Петрограда в какое-нибудь тихое место, забытое и Богом, и революционерами.
Судя по всему, отец Гимназиста был преуспевающим врачом – он оставил своему отпрыску весьма приличную квартиру в одном из обывательских районов Санкт-Петербурга, где селились в основном отставные военные, достигшие немалых чинов, и университетские профессора. Революционным духом здесь и не пахло.
Василий был дома и на незваного гостя глянул без всякого дружелюбия. В руке Гимназиста был револьвер, но, разумеется, стрелять в ротмистра он пока не собирался. Это была просто предосторожность, далеко не лишняя, кстати. Ибо социально близкие революционерам элементы, вроде Мишки Ревякина, развили в городе бурную деятельность, грабя награбленное и распределяя их по своим тайным схронам. Вацлав Янович, хорошо знавший революционеров всех мастей, был стопроцентно уверен, что конкурентов они долго терпеть не будут и в два счета перестреляют всех бандюг, дабы не путались под ногами и не мешали сознательным людям перестраивать мир и перераспределять собственность. Своими сомнениями по поводу новой власти Радзинский поделился с Ревякиным и настоятельно посоветовал ему надолго в городе не задерживаться. Но Мишка, опьяненный воздухом свободы, только оскалился в ответ.
– Принес. – Радзинский прямо у порога сунул Руку в карман куцей шубейки и извлек оттуда мятый листок. – Решил, что так будет лучше.
Василий пробежал расписку глазами и небрежным жестом швырнул ее в камин. Вацлаву Яновичу показалось, что Гимназист вздохнул с облегчением.
– Вы позволите присесть, Василий Фомич, – вежливо спросил Радзинский, оглядывая небольшую комнату, куда привел его хозяин. Судя по всему, это был кабинет отца Гимназиста. Здесь стояли массивные шкафы с толстенными фолиантами и большой письменный стол.
– Садитесь, – небрежно кивнул Василий на кресло-качалку, стоящую у камина.
Однако прежде чем присесть к огню, озябший Вацлав поставил на стол саквояж, доверху набитый бумагами.
– Здесь компромат на ваших товарищей по партии. Конечно, далеко не весь. Вы можете либо сжечь эти бумаги, либо использовать в своих интересах.
Гимназист, ни слова не говоря, вытряхнул содержимое саквояжа в камин. Радзинский равнодушно наблюдал, как огонь пожирает годы его неустанных трудов на благо Отечества.
– Благородно, – вздохнул Вацлав Янович. – Наверное, вы правы, Василий Фомич, с прошлым надо расставаться без сожалений. У меня к вам одна-единственная просьба – помогите выбраться из города. Хочу пересидеть окаянные дни где-нибудь в тихом месте, пока улягутся страсти и жизнь войдет в привычную колею.
– Я думал, вы уедете за границу, – пробурчал Гимназист.
– В Европе война, молодой человек, а чтобы добраться до Америки, нужны немалые средства, которых у вашего покорного слуги нет. К тому же я рассчитываю, что мой опыт профессионала еще пригодится новой России.
– А вот это вряд ли, – криво усмехнулся Василий. – Впрочем, в городе вам действительно делать нечего. Бумаги я вам выправлю, Вацлав Янович. И даже выдам вам мандат на заготовку древесины. А уж как вы им воспользуетесь, это ваше дело. А отсидеться вы можете у брата моей матери, Северьяна Белова. Место там тихое, у черта на куличках.
– Черта, как я понимаю, вы помянули не случайно, Василий Фомич?
– С чего вы взяли?
– Слышал от земляка вашего дяди, некоего Епихи Белова, о загадочном существе, обитающем в тех краях.
– А вы знакомы с Епифаном? – удивился Василий. – Но он же вор.
– Мне по роду службы приходилось встречаться с разными людьми, и земляк вашей матушки, господин Воронин, не самый худший из них.
– Он фантазер, – вдруг улыбнулся Гимназист. – Полгода назад Епифан принес старинный кубок и стал уверять меня, что нашел его в каком-то лабиринте близ Горюч-камня. И что в этом лабиринте злата и серебра полные короба. Просил у меня сто рублей за этот кубок. Уверял, что хочет начать честную жизнь и собирается вернуться к брату в деревню, дабы хозяйствовать совместно. Врал, конечно. А кубок, скорее всего, краденый.
– Так вы слышали о Звере?
– Слышал, – поморщился Василий. – Дядька Северьян рассказал. Он приезжал на похороны моей матери. Епифан первый раз с ним к нам приходил. И все косился на Владимира. Он и в этот раз про него спрашивал.
– А где, кстати, сейчас ваш брат?
– Последнее письмо я от него получил из Киева. Обещал приехать скоро.
– Хотел бы я с ним повидаться, – задумчиво проговорил Радзинский. – Так я смогу остановиться у вашего дяди?
– Я черкну ему пару строк, – кивнул Василий. – Думаю, он не откажет вам в гостеприимстве.
– Вы не волнуйтесь, господин Воронин, обузой вашим родственникам я не стану. Кое-какие средства у меня имеются. Хватит, чтобы заплатить и за приют, и за парное молоко.
Через день в кармане у Радзинского лежали бумаги на имя Шевцова Захара Ивановича, старшего приказчика купца Шилохвостова, отправленного хозяином по коммерческой надобности в богатые древесиной края. За дни скитаний по охваченному безумием Петрограду Вацлав настолько зарос бородой, что Мишка Ревякин, обнаруженный им в одном из трактиров на Выборгской стороне, не сразу признал в нем бравого ротмистра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});