Тогда я поклялся, что ни при каких обстоятельствах не буду заводить семью, даже если останусь вдовцом.
Стараясь забыть свои несчастья, я вернулся из фамильного имения в Лондон, где стал жить, как мне хотелось. Вскоре выяснилось, что двусмысленное положение женатого, но не обремененного супругой мужчины имеет свои преимущества.
Ему не требовалось развивать эту мысль. Демелса вспомнила разговор с братом. Граф имел в виду, что мог заводить романы, не обнадеживая дам перспективой брака.
— Поэтому-то я и скрыл смерть леди Треварнон даже от ближайших друзей, — продолжал граф. — Я решил, что никогда больше не женюсь, — сказал граф Треварнон, глядя в глаза Демелсы. — Впервые увидев вас, я не собирался нарушать свой обет.
— Я… я могу это понять, — заметила Демелса.
— Но, когда вы прервали знакомство со мной, я понял, что заблуждался. Я не могу жить без вас. Некоторое время они молчали. Демелса не знала, что ей сказать. Граф первым нарушил тишину:
— Я решил преодолеть все преграды и добиться встречи с вами. Тогда я еще не помышлял о женитьбе. Но, увидев вас бездыханной после столкновения экипажей, я понял, что жизнь без вас не имела бы для меня смысла.
Он закончил эту фразу так тихо, что Демелса была не совсем уверена, правильно ли она его поняла.
Но стоило ей взглянуть на графа, и она убедилась, что не ослышалась.
Они долго смотрели друг другу в глаза, не двигаясь. Демелса все так же сидела на краешке дивана, граф стоял перед ней, прислонившись спиной к камину.
— Поэтому я приехал, — наконец сказал граф. — Теперь я объяснил то, что следовало объяснить раньше, и прошу вас стать моей женой!
Демелса поднялась на дрожащих ногах и пошла не навстречу графу, а к окну, выходившему в сад.
Минуту помолчав, она сказала срывающимся от волнения голосом:
— Я люблю вас. Я так вас люблю, что ничем не хочу огорчать.
Граф не сводил с нее восхищенного взгляда. Демелса продолжала:
— Теперь я знаю, что моя любовь к вам не нарушает священных брачных уз. Теперь я готова сделать ради вас все, что хотите…
Граф шагнул к ней и заключил ее в свои объятия.
— А я хочу, чтобы вы стали моей женой, моя милая Белая Женщина. Мы должны пожениться как можно скорее, иначе мне будет казаться, что вы снова растворитесь в воздухе, как в тот первый раз, когда я пришел в этот дом и наткнулся на Лэнгстонского призрака.
Я хочу как можно прочнее привязать вас к себе, Демелса. Впрочем, мне кажется, что даже брачные узы не свяжут нас крепче, чем мы связаны теперь.
Они долго безмолвно смотрели друг другу в глаза, потом граф нашел губами губы Демелсы.
Демелса испытала от этого поцелуя тот восторг, который отозвался в каждой клеточке ее тела. На ее глазах выступили слезы, но теперь это были слезы счастья.
— Я люблю вас! — еле слышно прошептала Демелса. Ей хотелось выкрикнуть эти слова во весь голос, но они прозвучали почти неслышно, затерявшись среди страстных поцелуев.
Правда, в словах не было нужды. Души влюбленных соединились, а одному человеку слова для общения, как известно, не требуются.
Глава 7
Солнце, ярко светившее весь день, внезапно скрылось за тучами, обрушившимися на землю потоками ливня.
Потрескавшаяся от небывалой засухи земля жадно глотала его тяжелые теплые капли.
Управляя своей знаменитой шестеркой гнедых, граф то и дело погонял лошадей по узким проселочным дорогам, тянущимся сквозь леса до самого моря.
Взбираясь по отлогому склону холма, граф, еще не достигнув вершины, увидел вдалеке голубые атлантические воды, а поблизости — трубы и крышу длинного приземистого здания.
Он натянул поводья, сгорая от страстного нетерпения.
Еще десять минут — и он подъезжал к ограде старого сада, щедро расцвеченного всеми красками осени.
В Треварнон-хаузе, уже полтысячелетия принадлежавшем семейству Треварнонов, вначале размещался небольшой монастырь. В самом облике дома было что-то приветливое. Каждому, кому случалось проезжать мимо, начинало казаться, что его радушно приглашают заехать сюда.
Ливень кончился так же неожиданно, как и начался, и солнце снова засверкало, заиграв золотистыми бликами на окнах дома, словно они освещались изнутри.
Перед входом граф остановил лошадей, вспотевших от быстрого бега, и привязал их к столбу.
К лошадям тут же поспешили конюхи, а граф Треварнон, зная, что о животных как следует позаботятся, вошел в холл.
Там были только старый дворецкий и молодой лакей, принявший у хозяина цилиндр и перчатки. Доусон, выйдя навстречу графу, сказал:
— Ее милость просили меня проследить, чтобы вы переменили сюртук, потому что вы промокли.
— Что ты, Доусон, дождь был очень короткий. Но Доусон стоял в ожидании, и граф нетерпеливо сбросил с себя облегающий габардиновый сюртук и расстегнул жилет.
Потом он заметил, что камердинер держит в руках и свежий муслиновый шейный платок.
— Послушай, Доусон, это уж слишком! — возмутился он.
— Ее милость боятся, как бы вы не простудили горло, милорд.
— Ты когда-нибудь видел, чтобы у меня было простужено горло? — улыбнулся граф.
— Что-то всегда случается впервые, милорд. Стянув шейный платок, действительно влажный, и взяв у Доусона новый, из плотного муслина, он заметил:
— У меня такое ощущение, что меня и балуют, и сживают со свету в одно и то же время. Камердинер широко улыбнулся.
— Возможно, милорд, но мы же не хотим огорчать ее милость.
Завязывая на ходу шейный платок, граф пошел в глубь дома по длинному коридору. По обе стороны располагались со вкусом обставленные комнаты, где было много семейных реликвий, которые он видел в детстве и вспомнил, лишь приехав на Корнуолл спустя много лет.
Он знал, что застанет Демелсу в оранжерее, помещении, которое его дед под старость преобразовал в гостиную, так что с тех пор оно служило и зимним садом, и местом, откуда можно было наблюдать раскинувшийся за окнами сад.
Эта комната была всегда полна солнечного света. Стоило графу открыть дверь, и на него повеяло ароматом цветов, словно бризом, приносящим запах моря.
Здесь росли и старые апельсиновые деревья, в незапамятные времена привезенные из Испании, и орхидеи, и экзотические лилии, и цветущие кактусы, и маленькие карликовые азалии, некогда украшавшие склоны Гималаев.
В дальнем конце комнаты в кресле сидела Демелса.
Она не слышала, как он вошел, и граф залюбовался нежным профилем приподнятого к небу лица, глазами удивительно глубокого фиалкового цвета, белокурыми волосами, собранными на шее тяжелым узлом.
Первым заметили присутствие хозяина два спаниеля, сидевшие у ног Демелсы. Они запрыгали от радости, завиляли хвостами, залаяли.