и почтальон, правда, я не имею представления о канонадах, о рвущихся минах, всю войну я живу далеко в тылу.
1 июля 1941 года я поступила в Ленинграде на завод, а 1 августа уже была вместе с ним в Казани.
Очень не хотела уезжать из Ленинграда в такие дни, но знала, что нарушать дисциплину нельзя. Так, семнадцатилетней девчонкой, я оказалась вдали от родителей.
Сначала было очень трудно.
В Ленинграде я училась в механико-конструкторском техникуме, успела окончить всего два курса, помешала война. Не думала, что придется так надолго забросить учебу. На заводе сначала работала по специальности сборщицы авиаприборов. Потом начали строить холодильные камеры. Я была оформлена как будущий машинист холодильника. Строили пять месяцев. При зарядке я уже была знакома с этой сложной работой. Сейчас трудностей нет. Вот и вся моя биография.
Война всех людей переделала в лучшую сторону. Очень жду часа, когда поеду в Ленинград, когда снова придется встретить маму, родных, знакомых, друзей.
Ведь не все же погибли.
Вот вкратце мое прошлое и настоящее.
Всего не напишешь, что было и что есть. У Вас, я думаю, и было и есть все интереснее моего. Поделитесь со мною. Скоро разольется Волга, буду ходить смотреть на нее. Леонид Николаевич! Пишите о себе, я буду очень рада.
Прочитав свое письмо, невольно удивилась его нескладности, но переписывать не люблю, получится еще хуже. С горячим приветом, Саша.
P. S. Самого главного и не написала – год рождения 1924».
Конец письма Саши 18 апреля 1945 года
«Леня! Вчера вечером я получила твое письмо, а ночью я видела сон о тебе. Я немного поверила в него. Леничка! Ты пишешь, «что кругом зажурчала, запела вода… Теперь от любви никуда не уйти…» и т. д. Ежедневно идет сильный снег, мокрый. В такую погоду никуда не хочется идти, и радость представляет полученное письмо, за которое тебе спасибо, романтический «мальчик».
Леничка! Пиши, я очень жду твоей весточки. Будь здоров, родной! С приветом, Саша.
Пишу на «ты», так будет ближе».
Переписка с девочкой из Казани Сашей совпала с последними жесточайшими боями в Восточной Пруссии, переброской 31-й армии на 1-й Украинский фронт, на Данцигское направление, в Силезию, и с первыми неделями мира. Может быть, драматичность событий и подсознательное ощущение возможности внезапного обрыва жизни привели к мысли, что это – последняя любовь. И Саша это почувствовала. Переписка наша, наша, как теперь бы сказали, виртуальная любовь продолжалась около двух месяцев, и конец ее, так же как и внезапный конец, а вернее, обрыв возникшего между нами чувства, желания встретиться после войны, наступил внезапно и немотивированно, через полмесяца после окончания войны. Мы обменялись фотографиями, договорились, что после демобилизации я приеду в Казань. Писали друг другу два раза в неделю, мечтали и строили планы будущей жизни. И вдруг в ответ на последнее мое письмо я получил грубое, наполненное угрозами и фрагментами невоспроизводимой лексики письмо от нового знакомого Саши. Я подумал, что это если не шутка, то ошибка, написал второе письмо и через неделю получил новое письмо. Это была уже угроза в случае моего приезда лишить меня жизни. А Саша молчала.
Война закончилась через двадцать дней.
После демобилизации я написал последнее письмо, но оно вернулось в Москву с отметкой, что адресата в Казани больше нет…
Глава 13
Последние дни войны
В феврале 1945 года я по распоряжению заместителя командующего артиллерией двое суток обеспечивал связью зенитно-артиллерийскую бригаду, расстреливавшую прямой наводкой немецкие танки.
Когда мы вышли на побережье залива Фриш-Гаф, впереди было море, на горизонте – коса Данциг – Пилау. Весь берег был усыпан немецкими касками, автоматами, неразорвавшимися гранатами, банками консервов, пачками сигарет и зажигалками.
Вдоль берега на расстоянии метров двухсот друг от друга стояли двухэтажные коттеджи, в которых на кроватях, а то и на полу лежали раненые, недобитые фрицы. Одни отчужденно, другие безразлично, молча смотрели на нас. Ни страха, ни ненависти, а тупое безразличие просматривалось на их лицах, любой из нас мог поднять автомат и перестрелять их. Но от недавно еще сидящей в нас щемящей ненависти ничего не осталось. Сознательно или бессознательно они демонстрировали свою беззащитность и опустошенность.
В это мгновение не только до моего сознания, но и сознания многих тысяч офицеров и бойцов моей армии дошла мысль, что война на нашем направлении окончена, и по какому-то невероятному совпадению все, кто мог и у кого было не важно какое оружие, начали стрелять в воздух. Автоматы, пистолеты, минометы, танки, самоходки. Тысячи ракет, трассирующих пуль, смех, грохот минут пятнадцать. Это был первый в нашей жизни наш свободный, счастливый салют победы. Потом появились фляги и бутылки со спиртом.
Смялись, плакали, пили и вспоминали.
Никто никуда больше не торопил нас. У меня явилось желание на попутной машине подъехать к Кёнигсбергу, хоть одним глазом, хоть десять минут посмотреть на один из самых красивых городов Европы, тем более что одно из отделений моего взвода было придано к одной из дивизий, штурмующих Кёнигсберг. Но к сожалению, ничего из этого не получилось.
Хотя бои шли в центре города, окруженные одиночные немцы могли быть за каждым углом, дым слепил, летели пули. Я сошел с попутной машины, тотчас исчезнувшей в дыму, прошел метров двадцать.
Выскочивший из-за угла дома сержант дико заорал на меня:
– Почему не нагибаешься, нагнись и бегом за угол – там немцев нет!
Над головой пролетела пуля, я побежал. За углом дома были наши артиллеристы. Почти ничего не было видно. Здания были повреждены, но не абсолютно.
Ни европейского города, ни своих связистов я не увидел, только стены с выбитыми окнами и горящие чердаки. И я побежал назад и на попутной машине, живой, возвратился в свою еще праздновавшую победу часть.
Спустя несколько дней я получил по рации команду собрать свой взвод и своим ходом, то есть на своем гужевом транспорте, на восьми подводах, и верхом возвращаться по пройденным недавно дорогам в стоящий на железной дороге город Цинтен.
С удивлением смотрели мы на еще две недели назад полные женщин, стариков и детей абсолютно опустевшие села и города. Мертвая земля.
6 мая 1945 года я получил по рации приказ снимать все линии связи, собрать свой взвод в селении Неерланд, расположенном в шести километрах южнее города Левенберг, где временно был расположен штаб 31-й армии и штаб моей армейской роты. В трех километрах от этого Неерланда, вдоль разминированного шоссе, проходила постоянная