Девушка поняла, что сказала что-то не то. Ее слова сразу как бы воздвигли между ними барьер, и она могла лишь горько оплакивать это несчастье.
Он медленно поднялся, потом, не говоря ни слова, встал на ноги и, отойдя немного в сторону, стал смотреть на море.
Марина села.
Боже мой, она сделала ошибку, она его потеряла, и это было невыразимо больно, будто в ее сердце воткнули и повернули там нож!
Ей казалось, он стоял так бесконечно долго, и она, не двигаясь, смотрела на него в немом отчаянии.
Наконец он глубоко вздохнул, и вздох этот, казалось, шел из самой глубины его существа.
— Я думаю, нам пора возвращаться, — сказал он. — Нужно еще обсудить массу вещей, я не собираюсь ничего от вас скрывать.
Марина хотела возразить ему, ей хотелось подбежать к нему и сказать, что она совсем не то имела в виду, попросить, чтобы он снова поцеловал ее, и опять почувствовать его близость и теплоту, но слова не шли у нее с языка.
Она подняла свою шляпу и зонтик — это было все, что она смогла сделать.
Уинстон вернулся за корзинами, но она, даже не взглянув на него, начала спускаться к пристани.
Она шла и чувствовала за собой его шаги.
Солнце уже не так сильно пекло — день был на исходе.
Все вокруг еще сияло прозрачной голубизной, и, когда они уже сидели в лодке, ей показалось, что горы, возвышающиеся над скалами, стали еще более синими.
Уинстон вел лодку на большой скорости, но, пока они огибали остров, у Марины было много времени для горестных размышлений. Как же ей объяснить ему, чтобы он понял, почему она сказала то, что сказала?..
«Возможно, я умру раньше, чем мы доберемся до дома», — думала она. Но все внутри нее протестовало против того, что ей придется умереть без губ Уинстона на ее губах, без его объятий.
Она не могла заговорить с ним из-за шума мотора, а время убегало секунда за секундой, и Марина боялась, что может не успеть объяснить ему все.
Они обогнули южную оконечность острова, и, когда Марина уже подумала, что Уинстон сейчас направит лодку прямо на Сорренто, он вдруг повернулся к ней с улыбкой и сказал:
— Мы пропустили наш английский чай. Может быть, прежде чем отправиться домой, нам стоит сделать остановку в Марина-Гранде и попробовать устриц?
Он снова говорил с ней ласково, снова улыбался! Она была согласна на все!
— Это было бы… чудесно! — закричала она, перекрывая шум мотора.
— У них там есть большие креветки и еще моллюски под названием разиньки — я уверен, они вам очень понравятся!
Он, наверное, умышленно делал вид, что ничего не произошло и он нисколько не расстроен и не озадачен. Он опять был с ней любезен и очарователен — как в начале путешествия.
И хотя она с тоской вспоминала о том страстном голосе, каким он говорил ей о своей любви, и снова хотела увидеть в его глазах искренность, она была счастлива и этим. Главное — он снова стал разговаривать с ней и, казалось, больше не сердился.
«И как только я могла быть такой нескромной и выдумать такую глупость и неприличность?» — ругала себя Марина. Но она была в таком отчаянии — ведь ей оставалось жить всего несколько часов, а может быть, секунд, и она любила Уинстона всем сердцем и душой, гораздо больше, чем свою мечту о вечной жизни. Для нее больше ничего не существовало, кроме него! Ничего во всем мире, кроме его губ!
«Он… поймет, когда я… умру», — печально подумала она.
Она смотрела на него, на его профиль, казавшийся ей совершенным. Даже если он все еще сердится на нее, она будет любить его еще больше.
Они добрались до Марина-Гранде. Уинстон направил лодку в гавань и остановился напротив пристани.
Ослепительные лучи послеполуденного солнца преломлялись в воде, и на белых зданиях вдоль кромки залива играли багровые и золотые блики.
А позади высились зеленые горы. Их обнаженные вершины горели, словно охваченные огнем, и отражались в море многоцветным мерцанием.
— Вот что я сейчас сделаю, — объявил Уинстон, — сейчас я пойду и принесу устриц и еще чего-нибудь поесть. А вы пока накройте в каюте стол.
— Хорошо, — согласилась Марина, обрадованная, что хоть чем-то займет свои мысли и руки. Икогда Уинстон уже готов был сойти на берег, она спросила: — Вы ведь не будете… задерживаться?
— Нет, — ответил он, — ресторан, где торгуют устрицами, совсем рядом. Я всего на несколько минут.
На пристани вертелись мальчишки — им не терпелось помочь пришвартовать лодку. Они глазели на нее в полнейшем восторге, указывая пальцами на штурвал, двигатель, и громко переговаривались.
Марина ушла в каюту. Она нашла там скатерть в яркую красно-белую клеточку и постелила ее на стол.
В ящике были ножи, вилки и стаканы — она машинально расставляла приборы, но мысли ее были заняты только Уинстоном.
Найдя в каюте зеркало, она пригладила волосы и поправила маленький муслиновый шарф, который Уинстон снял с нее на острове, и который она второпях надела трясущимися пальцами, когда спускалась к лодке.
В зеркале Марина увидела большие глаза на очень бледном лице.
«Боже великий… сделай так… чтобы он понял, — молилась она. — Я люблю его! Я так отчаянно его люблю! Пусть он поймет и… снова полюбит меня, прежде чем я… умру!»
Уинстон, к своему удовлетворению, обнаружил, что ресторан, который он помнил еще с первой своей поездки в Сорренто, все еще существует.
Он был знаменит своими рыбными блюдами, но больше всего славился устрицами, креветками и этими самыми разиньками.
Перед входом в ресторан стояли большие чаны с водой, в которых плавала рыба, и мальчиком он любил сам выбрать рыбу, которую хочет съесть, и следил, как официант ловил ее маленьким сачком.
Он вошел в ресторан и заказал вареного омара, уже лежащего на блюде с зеленым салатом и креветками.
— Может быть, синьор хочет попробовать наш фирменный суп Zuppa di cozze? — предложил хозяин ресторана.
Уинстон знал, что этот суп из мидий был гордостью их заведения.
— А сколько придется ждать? — спросил он.
— Пять минут, синьор, — я подам его вам в закрытой посуде, и вы спокойно сможете взять его с собой на лодку, если, конечно, обещаете вернуть обратно посуду!
— Конечно, верну, — пообещал Уинстон, — Прекрасно, значит, я беру суп и еще две дюжины устриц. Откройте их, а я пока отнесу омара и вино.
Он ждал, пока ему уложат заказ в открытую корзину, собираясь уйти, как вдруг услышал знакомый голос:
— Уинстон! Что вы здесь делаете?
Это была Николь — как всегда яркая и в окружении мужчин.
— Как видите. Покупаю…
— Звучит очень по-домашнему, — улыбнулась она, — но я не буду задавать щекотливых вопросов. И так понятно, что вы не сможете съесть все это один.