Читать интересную книгу Амурские версты - Николай Наволочкин

— Сейчас покурим и будем балки поднимать. Поможешь, Михайло, — сказал Сидоров.

— Знамо дело, — охотно согласился Михайло.

Покурили, поговорили о том, что хорошо бы окунуться в Амуре, обмыть пот, и принялись за работу. Затянули наверх одну балку, Михайло подлез под вторую, и тут неожиданно появился унтер-офицер Ряба-Кобыла.

— А это что за человек? — спросил он, увидев Лаптя.

Лапоть от неожиданности чуть не уронил балку. Однако, как будто ничего не произошло, поднес ее к дому, прислонил к стене, а после этого отряс от мусора ладони, вытянулся, как в строю, и доложил:

— Солдат Михайло Лапоть.

— Он нам помогает, — заговорили линейцы. — Ох и здоровый! Силы у него, что у троих.

Кузьма Сидоров, чтобы выручить приятеля и не дать ему сказать что-нибудь лишнее, проворно спустился со сруба и тоже вступил в разговор:

— Хороший солдат. Это он ведь бревно подхватил, когда вы упали.

— Откуда ты здесь взялся?

Лапоть поскреб затылок и хотел выложить все, что с ним произошло, но Кузьма его опередил:

— Отстал он. Еще в том году отстал, как со сплава возвращались.

— Ты что, всю зиму здесь прожил?

— Как есть всю зиму в лесу, — опять вместо Лаптя, цепляясь за мысль, подсказанную самим унтером, ответил Сидоров. — Гляди, как зарос и оборвался.

Тут пришла очередь чесать затылок унтеру.

— Тебя, поди, и в живых не считают! — сказал он.

Как ни туго соображал Михайло, но он догадался, куда клонит Кузьма, и охотно подтвердил:

— Так точно, не считают…

— Вот задача, — сказал унтер. — И не знаю, как тебя теперь считать, или героем, или дезертиром.

— Герой он! — загалдели солдаты. — Это ж надо, один в лесу столько. Не гоните его, господин унтер-офицер.

— Куда его гнать. Я думаю, оденем его, на довольствие поставим, на работу определим.

— Он у нас и так давно работает.

— Чего ж молчали?

— Опасались мы, — сказал Кузьма, — как вы посмотрите.

— А чего смотреть. Приедет командир, разберется!

В тот день выдал Ряба-Кобыла Лаптю сапоги, шинельку, шаровары, рубаху стираную и погоны с цифрой «13» на них. Окорнали ему вечером длинные волосы, побрили, и стал он утром в строй роты, как будто тут и был.

13

Капитан Дьяченко возвращался в станицу Кумарскую. Почти половину месяца находился он в дороге. Побывал в третьей и четвертой ротах, строивших станицы Аносову, Кузнецову, Ольгину и Толбузину. До осени в них намечалось поставить по пять домов. Было видно, что солдаты с работой справятся, тем более что во все эти станицы уже прибыли переселенцы и тоже помогают. А у подпоручика Козловского в Толбузиной даже вскопали огороды. Косят сено и в Толбузиной, и в Ольгиной, и в Кузнецовой.

Козловский закончит свои две станицы первый и просится, неугомонный человек, дальше на Амур. Пришлось пообещать ему на будущий год самую дальнюю дорогу.

Сплавлялись наконец вслед за лодкой капитана казаки и в станицу Кумарскую. Плыли вместе со своим казачьим начальством. Многолюдно станет в Кумаре.

Теперь надо выбрать время и съездить к Прещепенко на Улус-Модонский кривун и в Бибикову. Хорошо, что едут казаки, для такой поездки можно воспользоваться их конями.

За веслами в лодке капитана сидит Игнат Тюменцев. Он тоже просится дальше на Амур, вслед за своей несчастной невестой. Уже несколько раз спрашивал, не пойдет ли батальон дальше. Но ему-то, пожалуй, ничем помочь нельзя.

— Ты ж, Тюменцев, боялся Амура, — напомнил ему капитан.

— Так то было раньше, — вздыхал Игнат.

Нет пока никакого решения по делу Михнева. Все понимают, что нельзя ему оставаться до старости юнкером. Но многое, оказывается, решают бумажки с двуглавым орлом на круглой печати. И какой-то из них в деле Михнева нет. И никто ничего не может сделать, даже всесильный генерал-губернатор. Так и командует пока третьей ротой юнкер.

Но о Михневе он еще поговорит с генералом, а вот о своем деле напоминать просто неудобно. Все считают капитана командиром батальона. Но, хотя он и командует им, растянувшимся сейчас на четыреста верст по левому берегу Амура от реки Буренды, где строится Толбузина, до урочища Нарасун, где заложена станица Бибикова, все-таки он исполняющий обязанности командира. То ли, как у юнкера Михнева, мешает какая-то неподписанная бумага, то ли кто-то противится этому назначению. А Николай Николаевич в приказах пишет: «13-й батальон, под командованием капитана Дьяченко».

Станица Кумарская встретила капитана оживленным рабочим шумом, а главное, чему особенно обрадовался Яков Васильевич: ровным строем протянулись вдоль невысокого берега срубы новых домов. Солдаты, завидев лодку, а за ней плоты, направлявшиеся к их пристани, кинулись к берегу. Но Ряба-Кобыла догадался, что это плывет капитан, и, употребив несколько крепких словечек, навел порядок и построил роту. А сам, одернув рубаху, побежал докладывать батальонному командиру, что в первой роте все в порядке.

Яков Васильевич, не скрывая радости от возвращения, улыбался в ожидании рапорта. Потом он направился к строю и поздоровался с солдатами. Выслушав бодрый ответ, зашагал вдоль шеренги, выровненной по ранжиру, с удовольствием разглядывая знакомые лица. Рядом шел Ряба-Кобыла и рассказывал, что несколько домов уже готовы, но в батальоне нет печников, и он не знает, как быть. Может, кто из приехавших казаков умеет класть печи.

— Что?! — капитан остановился и громко, так, что бы слышал весь строй, сказал: — Как это нет печников? Линейцы должны делать все. Даже дьячком в церкви петь, если понадобится. Не может быть, чтобы среди стольких молодцов не оказалось печника! Кто берется сложить печи, три шага вперед!

Строй замер, казалось, что на призыв никто не откликнется, но тут правофланговый, самый рослый, рябоватый солдат отпечатал три шага.

— Ну вот, — довольно сказал капитан. — Я же говорил, что линейцы сумеют. Так ты сможешь сделать печь?

— Так точно! — отрапортовал солдат.

— Подожди, — спохватился капитан, — а ты кто такой? Что-то я тебя не помню.

— Михайло Лапоть! — доложил солдат.

Унтер-офицер Ряба-Кобыла, топтавшийся рядом с капитаном, вполголоса объяснил:

— Тут такое дело, ваше высокоблагородие. Отстал он в прошлом году зимой от отряда. Вот, говорит, и жил один тут в лесу. Как он к нам вышел, мы прямо обмерли. На человека не похож. Одежонка на нем обносилась, сам зарос будто леший. Солдаты его за то до сих пор Лешим кличут.

— Как, говоришь, твоя фамилия? — переспросил капитан, пораженный этим случаем.

— Так что, Михайло Лапоть…

Фамилия эта показалась знакомой капитану. Где-то он ее слышал, но где, припомнить не мог. «Наверно, встречалась в списке погибших солдат батальона», — подумал Яков Васильевич.

— Ну, Михайло Лапоть, — сказал капитан, — да ты понимаешь, что ты герой! Вот будет проезжать его высокопревосходительство, я о тебе доложу. Надеюсь, он будет рад.

— Может, не надо, ваше высокоблагородие! — вырвалось у Лаптя.

— Ничего, ничего. Раз ты отличился, значит, надо. А пока я благодарю тебя за службу!

— Рад стараться! — как положено отозвался Лапоть, а сам подумал: «Пропал, ой, пропал! Теперь не избежать мне розог».

Кузьма с тревогой слушал этот разговор, опасаясь, как бы Михайло не выдал себя. Но все обошлось. Батальонный командир приказал продолжать работу, сам он вернулся на берег к разгружавшим плоты переселенцам.

Линейцы тоже с удовольствием потолкались бы среди новоселов, поговорили с казаками, поглазели на казачек, но пришлось разойтись по своим местам.

Кузьма спросил одного, другого казака о Пешкове, но те его не знали. Были они из других станиц. И Кузьма отправился к своему срубу.

С берега доносилось мычание коров, ржание лошадей, лаяла собака. Скот, истомившийся за дальнюю дорогу, рвался на твердую землю. Пока разгружался первый плот, подошел второй. Коровы на нем, не дождавшись, пока плот пристанет и казаки уберут загородку, проломали ее и одна за другой бросились в воду. Выбирались они на берег мокрые и, задрав хвосты, не слушая хозяйских окриков, бежали к зеленой траве.

Зазвенели в станице и детские голоса. Мальчики сразу сгрудились вместе и, потолкавшись немножко, бегом припустили к домам. Девчонки жались к подолам матерей. Звякнули ведра, послышались причитания — кто-то уронил узел в воду.

Не прошло и часа, как все мешки с зерном и картофелем, ведра и котлы, узлы, сундуки с самым ценным, что было у хозяев, казачьи ружья, конская сбруя, телеги и сани — все оказалось на берегу. Даже кто-то прихватил две оконные рамы и резные наличники. И мужчины казаки, вслед за командиром второй Кумарской сотни, молодым еще зауряд-есаулом и капитаном Дьяченко гурьбой направились осматривать свое будущее жилье.

Казачата уже обегали все дома, облазили землянки, познакомились с линейцами и, нисколько не дичась их, забирались на срубы. Перебивая друг друга, они рассказывали плотникам, как плыли, когда кого захватил в дороге дождь, где сидели на мели и чьего тятьку приказал выпороть зауряд-есаул.