Читать интересную книгу Толкование сновидений - Зигмунд Фрейд

Такие различные по своей продолжительности периоды, не могущие быть использованными без дальнейшей обработки для учения о периодах, встречаются в моих сновидениях несравненно чаще, нежели связь между сновидениями и впечатлениями предыдущего дня.

Точно так же и Г. Эллис, уделивший внимание этому вопросу, указывает, что он не мог найти такой периодичности репродукции в своих сновидениях, «несмотря на то, что он учитывал ее». Он рассказывает одно сновидение следующего содержания: он находится в Испании и хочет поехать в: Дараус, Вараус или Цараус. По пробуждении он не мог вспомнить о таком наименовании местности и отложил сновидение в сторону. Несколько месяцев спустя он действительно нашел наименование Цараус: это было наименование станции между Сан-Себастьяном». Бильбоа, мимо которой он проезжал поездом за 250 дней до сновидения (с. 227).

Таким образом, я полагаю, что для каждого сновидения существует возбудитель сновидения, принадлежащий к числу тех переживаний, «с момента возникновения которых не прошло еще ни единой ночи».

Впечатление недавнего прошлого (за исключением дня предшествующего сновидению, не имеют, таким образом, иного отношения к содержанию сновидения, чем другие впечатления из любого далекого периода. Сновидение может избирать материал из всякого периода жизни лишь постольку, поскольку от впечатлений предыдущего дня («свежие» впечатления) может быть протянута мысленная нить этим более ранним.

Чем же объясняется эта преимущественная роль свежих впечатлений? Мы придем к некоторым предположениям по этому поводу, если подвергнем детальному анализу одно из вышеупомянутых сновидений. Возьмем хотя бы сновидение о монографии.

Содержание сновидения: Я написал монографию об одном растении. Книга лежит передо мною, я рассматриваю содержащиеся в ней таблицы в красках. К книге приложены засушенные экземпляры, растений, как в гербарии.

Анализ: Утром в витрине одного книжного магазина я видел новую книгу с заглавием: «Цикламен». По всей вероятности, это была монография об этом растении.

Цикламен – любимый цветок моей жены. Я упрекаю себя, что очень редко дарю ей цветы, которые она так любит. При мысли «дарить цветы» я вспоминаю об этом эпизоде, рассказанном мною недавно в кругу друзей в виде доказательства моего утверждения, что забывание очень часто является осуществлением бессознательного намерения и во всяком случае дает возможность предполагать о скрытом намерении забывающего. Одна молодая женщина, которая привыкла, чтобы в день ее рождений муж дарил ей цветы, в этом году не нашла их на столе и расплакалась. Пришел ее муж и не смог понять причины ее слез, пока она ему не сказала: «Сегодня день моего рождения». Он ударяет себя по лбу и восклицает: «Прости, я совершенно забыл», – и хочет пойти купить ей цветы, но она не утешается этим, потому что в забывчивости мужа она видит доказательство того, что в его мыслях она не играет уже такой роли, как прежде. – Эту госпожу П. встретила на днях моя жена, она ей сообщила, что чувствует себя хорошо и осведомилась о моем здоровье. Несколько лет тому назад она у меня лечилась.

Новый поток мыслей: я действительно когда-то написал нечто в роде монографии об одном растении – исследование свойств растения «кока», обратившее на себя внимание К. Киллера, который заинтересовался анестезирующим свойством кокаина. Я упомянул об этом свойстве алкалоида в своей работе, но не подверг его детальному исследованию. Мне вспоминается, что утром после сновидения (к толкованию его я приступил лишь вечером) я думал о кокаине в своего рода сновидении наяву. Если бы, думал я, у меня сделалась глаукома, я бы отправился в Берлин к своему другу и дал бы себя оперировать, не называя, однако, своего имени врачу, рекомендованному мне моим другом. Врач, который бы не знал, кому он делает операцию, стал, наверное, говорить о том, как легки теперь эти операции благодаря введению кокаина; я не подал бы и виду, что сам причастен к этому открытию. К этой фантазии примыкают мысли о том, как все же неловко врачу обращаться за помощью к своим коллегам. Берлинскому офтальмологу, который меня не знает, я бы, конечно, сумел заплатить. После того как мне пришло в голову это сновидение наяву, я замечаю, что позади него скрывается воспоминание об одном моем переживании. Вскоре после открытия Киллера мой отец заболел глаукомой, его друг офтальмолог, д-р Кенигштейн, сделал ему операцию; д-р Киллер впрыснул ему кокаин и заметил при этом, что в этой операции принимают участие все лица, которым медицина обязана открытием анестезирующего свойства кокаина.

Мои мысли направляются теперь далее на то, чтобы узнать, когда я в последний раз вспомнил об этой истории с кокаином. Это было несколько дней тому назад, когда мне в руки попался коллективный труд, выпущенный благодарными учениками к юбилею их учителя и заведующего лабораторией. В перечислении заслуг этой лаборатории я нашел, что именно в ней Киллер и открыл анестезирующие свойства кокаина. Я понимаю неожиданно, что мое сновидение находится в связи с одним из переживаний предыдущего вечера. Я провожал домой д-ра Кенигштейна и завязал с ним разговор по поводу одного вопроса, который живо интересует меня всегда, когда я затрагиваю его; дойдя с ним до его двери, мы встретили проф. Гертнера (G?rtner в переводе значит садовник) с его молодой женой. Я не мог удержаться, чтобы не высказать комплимента: какой у них обоих цветущий, вид. Проф. Гертнер – один из авторов коллективного труда, о котором я только что упоминал; он, по-видимому, и напомнил мне о нем. Госпожа П., о неприятном разочаровании которой в день ее рождения я сообщал выше, была также упомянута в моем разговоре с д-ром Кенигштейном, – правда, по другому поводу.

Я попытаюсь истолковать и другие элементы моего сновидения. К монографии приложены засушенные экземпляры, растений, точно это гербарий. С гербарием у меня связано одно гимназическое воспоминание. Директор нашей гимназии поручил однажды ученикам старших классов просмотреть и почистить гербарий нашего ботанического кабинета. В нем оказались маленькие черви – книжные черви. Ко мне он не питал, по-видимому, особого доверия, и дал мне поэтому всего лишь несколько страниц. Я сейчас еще помню, что это был как раз отдел крестоцветных. К ботанике я никогда не питал особой любви. На экзамене по этому предмету мне пришлось тоже определять как раз крестоцветные, и я их не узнал. Я, наверно, провалился бы, если бы меня не выручили мои теоретические познания. – От крестоцветных я перехожу к сложноцветным. В сущности, ведь и артишоки – сложноцветные, а артишоки – мои любимые овощи. Будучи более благородной, чем я, моя жена часто покупает их мне на базаре.

Я вижу перед собой монографию, написанную мною самим. – Это тоже имеет свое основание. Один мой друг написал мне вчера из Берлина: «Твоя книга о сновидениях страшно интересует меня, я уже вижу ее перед собой, мне кажется, что я даже перелистываю ее». Как я завидовал этому его ясновидению! Если бы я уже мог видеть эту книгу в готовом виде перед собой!

Сложенные таблицы в красках. Будучи студентом, я постоянно старался изучать медицину не по учебникам, а по отдельным монографиям, у меня в то время, несмотря на мои ограниченные средства, было много медицинских атласов, и я постоянно восторгался таблицами в красках. Я гордился своим стремлением к основательному изучению. Когда я затем сам стал писать, мне пришлось самому рисовать таблицы, и я помню, что одна из них вышла настолько плохо, что один мой коллега от души смеялся надо мной. Сюда же присоединяется – я не знаю точно, каким образом, – и еще одно раннее воспоминание детства. Мой отец шутки ради отдал мне и моей старшей сестре книгу с таблицами в красках (описание путешествия в Персию) и велел нам ее разорвать. С педагогической точки зрения это едва ли было разумно. Мне в то время было пять лет, а сестре три года, и этот эпизод, когда мы, дети, с радостью распотрошили книгу (я должен сказать, точно артишоки, лист за листом), почти единственный, который запечатлелся пластически в моей памяти из этого периода жизни. Когда я затем стал студентом, у меня появилась страсть к собиранию книг (аналогично склонности изучать по монографии это – увеличение, проявляющееся уже в мыслях сновидения относительно цикламена и артишоков). Я стал книжным червем (ср. гербарий). Эту свою первую страсть в жизни с тех пор, как я себя помню, я всегда сводил к этому детскому впечатлению или, скорее, признавал, что эта детская сцена послужила «прикрывающим воспоминанием» моей последующей библиофилии. (Ср. мою статью «?ber Deckerinnerungen» Monatschrift f?r Psychiatrie und Neurologle, 1899). Мне пришлось, конечно, рано убедиться в том, что все эти увлечения имеют и свои неприятные стороны. Мне было 17 лет, я настолько задолжал книгопродавцу, что не мог заплатить, и отец мой не счел даже извинительным то, что я тратил деньги на книги, а не на что-либо другое. Воспоминание об этом юношеском эпизоде приводит меня тотчас же к разговору с моим другом, д-ром Кенигштейном. Разговор с ним накануне сновидения касался именно тех же упреков в моих частых увлечениях.