Читать интересную книгу Наука умирать - Владимир Рынкевич

   — Корнилов и Покровский — несравнимые величины, — объяснил Линьков. — Покровский — случайный человек. Военный лётчик. Капитан.

   — Что же это всё-таки за шум? — опять удивился Марков и поднялся из-за стола.

Артиллерийский обстрел прекратился, и ясно услышались дружные радостные крики «Ура!».

Офицер охраны ввёл в комнату артиллерийского прапорщика Брянцева. Тот, радостно улыбаясь, воскликнул:

   — Ваше превосходительство! Господа! Победа! Наши патрули встретились с войсками Покровского! Красные прекратили бой и отошли! Нашу батарею послали на помощь юнкерам. Они отступали. Техники взорвали мост и вдруг... А это кто с вами? — неожиданно спросил прапорщик, и вместо улыбки на его лице возникла злобная гримаса.

   — Делегация из Екатеринодара, — объяснил Родичев.

   — Вот он, красный палач! — закричал Брянцев. — Наконец я его узнал!

Шум и радостное известие отвлекли офицеров, охранявшие делегатов отошли от стола, и это позволило Линькову рвануться к дверям и выскочить на улицу.

   — Хватайте его! — кричал Брянцев, кидаясь за беглецом.

   — Стойте, прапорщик! — приказал Марков. — Без вас догонят. Объясните.

   — Он и тогда был в очках. Приехал ночью за мной — везти на расстрел! Я его сам прикончу. В Ростове каждую ночь расстреливал невинных. Обязательно надо его поймать.

   — Поймаем, — уверенно сказал Марков. — Не сегодня, так в другой раз. А вы, Мушкаев, что скажете?

   — Меня в Екатеринодаре арестовали после того, как я встретился с ним. И сразу на расстрел. Если он красный, то он и выдал.

   — Да. Революционер, твою мать. Лгал мне, что против большевиков, за Учредительное собрание. Не уйти ему от расплаты. Для того мы сражаемся и умираем, господа красные депутаты.

   — Мы не красные! — вскричал Савёлов. — Нас везли на расстрел!..

   — Гаврилыч, отправь их к Плющику. Пусть разбирается. Главное понятно: не могут объединиться палачи с жертвами. Слишком много крови между ними. Так, Гаврилыч?

   — Так, Сергей Леонидыч. Давно эта межа прорыта. Ещё с Пугачёва, а то и раньше. Мы с ними по разные стороны межи.

Выбежав на улицу, Линьков смешался с толпой офицеров и юнкеров, двигающихся от переправы к центру станицы. Шли мимо телег с ранеными. На одной не было ни возчика, ни раненых — лошадью правила женщина с печальным лицом. За её спиной — груда одеял. Линьков почувствовал, что здесь спасение. Снял очки, подошёл к женщине. На ней — шинель и белый платок с красным крестом. Шатаясь, заплетающимся языком сказал:

   — Сестра, меня контузило... Сейчас у мости... я падаю...

   — Давай, ложись, — сказала женщина. — Двоих везла — обоих нынче сняли хоронить. Накрывайся ихними одеялами.

   — Как вас зовут?

   — Маруся я. Везде одна. Даже здесь одна осталась.

   — А я Миша.

   — Офицер? Поручик, что ли?

Смертельная опасность делала прозорливым.

— Нет. Это я так прицепил.

   — Офицеры меня не любят. Я их тоже. Им молодых девок подавай. Вот генерал Марков — это мужик. Но тоже всё к девкам.

   — Маруся, мы с вами поладим. Вы мне поможете, а у меня здесь, в одном доме кое-что спрятано... Я утром из Екатеринодара привёз...

Вместе с победой пришло тепло. Небо очистилось, путеводно засиял малиновый закат, полки и обоз двигались к станице Рязанской. Марков и Тимановский ехали впереди полка.

   — Сегодня опять ваша победа, — сказал Тимановский.

   — Нет. Это ещё не наша. Соединение с Покровским напугало красных. Наша победа впереди. Главное не ошибаться в бою и не бояться смерти.

Стремящийся к славе и успеху не забывает о своей цели и движется к ней рассчитанными твёрдыми шагами: Тулон — Маренго — Аустерлиц... Творящий легенду и совершающий подвиг не знает цели — он действует, повинуясь тому, что пылает в его душе, не останавливая себя, не слушая мелких доводов разума. Он чувствует себя совершенно свободным от всего, что не связано с его душевными порывами. Он не знает, что свободен от всего, кроме предназначенных ему легенды и подвига.

Армия втягивалась в станицу Рязанскую. Обозные шумели, чуть ли не дрались за избы для раненых. Офицеры, уставшие после суматошного боя, ещё не остыли от радости по поводу приближения своих, означавшего приближение Екатеринодара с его ожидаемыми прелестями: помыться, почиститься, выйти на освещённую городскую улицу, а там — женщины... Но после боя и отдохнуть надо. Ночное небо очистилось от дымных облаков, весёлый растущий месяц напоминал о сказочных домашних спальнях, чистых постелях, о подругах... Объявили короткий привал. Поручик Дымников отправился к артиллеристам, к Ларионову. Тот полулежал у лафета своей трёхдюймовки, мечтательно глядя в звёздное небо. Закурили.

   — Чего ж ты вчера растерялся? — спросил Дымников.

   — Не нравится мне эта Маруся.

   — Чудак. Ты ещё молодой, неопытный. Выбирай всегда самую некрасивую. Она из благодарности всё тебе отдаст. А Маруся вполне пригожая женщина. К ней Долинский ездит. Не знаю, что там у них, но ездит.

   — А сама она в Маркова влюблена.

   — Они все в него влюблены. Но и мы с тобой, Виктор, тоже пользуемся некоторым успехом...

Кругом жгли костры, что-то ели, говорили о том, что теперь, соединившись с войсками Покровского, они погонят красных, возьмут Екатеринодар, потом Ростов...

   — Эх, господа, скорее бы хоть какой-нибудь конец, — громко сказал кто-то с отчаянием в голосе. — Ноги уже не идут. Если не победа, так скорее бы смерть.

Из темноты появилась группа офицеров. Спросили, где 3-я рота.

   — У тех дальних костров, — объяснил Дымников.

   — Полковник Кутепов там?

   — Там. Со своими офицерами. А вы из штаба? Скоро нас в станицу пустят?

   — Узнаете.

Штабной вёл к Кутепову Мушкаева и Савёлова. Их сочли честными офицерами и направили в 3-ю роту Офицерского полка. Кутепов, сидевший у костра, поднялся, обычным своим движением поправил фуражку, резко сказал:

   — Во взвод к Никольникову. В бою быть только впереди. Отстанете, спрячетесь, отступите — расстреляю. Всё.

   — Разрешите отдыхать?

Отдохнуть не удалось никому. Подскакали Марков и Тимановский.

   — Александр Павлович, — крикнул Марков. — Соберите, пожалуйста, всех командиров рот сюда. Всему полку подъем, приготовиться к маршу. Прикрываем армию с южного фланга. Идём к черкесским аулам.

   — У него уже лошадь еле ходит, — проворчал Дымников. — А сам как ни в чём не бывало. Если б не поход, пошли бы мы с тобой, Виктор, к пулемётчицам.

Ещё один ночной переход. Дорога кружит по предгорьям. Месяц высвечивает чёрные контуры скал на тёмно-синем бархате неба. Едва заметны тусклые стены аула, белеет вышка минарета.

Ещё одна холодная речка. Переходить — по камням, то и дело оступаясь по колено в воду. Река — Пшиш.

В ауле Бабукай Марков объявил: «4 часа на отдых. Подъем в 6. Всем приказываю хорошо выспаться».

Он спешил, ещё не зная, куда спешит. Поднял полк на рассвете. Ехал впереди с Тимановским и ординарцами, кроя густой матерщиной проспавших артиллеристов. Миончинский догнал их только у въезда в аул Гатукай, когда совсем рассвело. Генерал издали погрозил плёткой.

Полчаса отдохнули в пустом ауле. Родичев, успевший всё осмотреть и разузнать, объяснил, что черкесы бежали от большевиков, насиловавших женщин и в ущелье за аулом убивавших поголовно всех.

— Найдём убийц и в Екатеринодаре будем судить, — сказал Марков. — Народ опомнится и пойдёт за нами.

Солнце освещало им путь вперёд, мирная тишина сопровождала по горным дорогам через пустые аулы. Вёз единого выстрела прошла ночь в ауле Понежукай, удивившем двумя минаретами. Целый день отдыхали в тишине, а вечером конные разведчики нашли черкесов, прячущихся в горах, и те сообщили, что красные выступили из станицы Рязанской и идут по следам армии. Корнилов прислал ординарца с приказом выступить с началом ночи и идти в арьергарде. Уже засветло захлопали выстрелы на востоке — красные догнали.

Опять бежали юнкера, и пришлось бросать в контратаку 3-ю роту. Красные остановились, укрылись в ауле и больше не тревожили. Однако за ночь армия прошла вёрст тридцать, чтобы наверняка оторваться от преследования. Остановились в ауле Шенджий. Когда арьергард подошёл к саклям, все они уже были забиты. Марков приказал силой врываться в помещения, а если не будут пускать — силой и действовать. Сам подъезжал к саклям, громко матерился, обещал публично выпороть тех, кто не пускает в дома его офицеров. Взводу Никольникова удалось вломиться в саклю без драки, и каждый нашёл место, где можно лечь.

Мушкаев чувствовал недоверие и даже враждебность со стороны офицеров взвода — только поручик Дымников отнёсся к нему сочувственно. Его большие голубые глаза смотрели успокаивающе доброжелательно. «Ложитесь рядом», — сказал поручик, притискиваясь спиной к стенке, давая место Мушкаеву. Тот устроился лицом к Дымникову, поблагодарил, хотел ещё что-то сказать, но мгновенно заснул, и во сне его опять везли на расстрел, а Дымников говорил что-то дружеское, и его круглые голубые глаза источали тепло доброты. Но смерть давила со всех сторон. Расстреливал Кутепов, расстреливали красногвардейцы на тёмной улице Екатеринодара, расстреливал Линьков. Мушкаев пытался куда-то спрятаться, повернуться, но его сжимали тела спящих рядом. Он стонал, тяжело дышал, а проснувшись на рассвете, понял, что явь не лучше сна: смерть со всех сторон, и нет пути, который не вёл бы к гибели. И ещё он понял, что в Екатеринодаре его предал Линьков.