удар получился сильный и сломал ему ключицу. Он упал. Я помог ему встать и, когда он уцепился за меня и обнял, увидел в его глазах испуг и боль. Это было слишком, и я не мог вынести вида малыша с изуродованной рукой, который, плача, обнимал меня. Годами я сражался с родственниками и победил, покорив всех своих противников, но в миг, когда я увидел страдания этого маленького курносого мальчика, все мои победы были уничтожены. Не сходя с места, я проиграл все битвы сразу. Я думал, что ему отрежут руку, и пообещал, что, если малыша вылечат, я никогда в жизни не буду победителем. Ради него я отказался от всех своих побед. По крайней мере так я понимал это тогда.
Дон Хуан вскрыл гнойную рану моей жизни, затянувшуюся многими слоями последовавших событий. Я был ошеломлен, голова кружилась. Передо мной разверзлась пропасть бесконечной печали, и я с головой в нее погрузился. Мои поступки тяжким грузом легли на душу. Воспоминание о курносом малыше по имени Хоакин заставило меня страдать настолько живо, что я начал плакать. У этого мальчика никогда ничего не было, его родители не могли даже обратиться к врачу, так как у них не хватало денег на лечение, и рука Хоакина так и срослась неправильно. Я заплатил за это всего лишь своими детскими победами. Мне было невыразимо стыдно.
– Успокойся, дурак, – сказал дон Хуан. – Ты отдал достаточно. Теперь ты можешь изменить свое обещание.
– Изменить? Но как? Произнести соответствующие слова?
– Нет, такого рода обещание словами не изменишь. Но очень скоро ты, возможно, поймешь, как это сделать. Тогда, наверное, ты даже начнешь видеть.
– Может, ты мне хотя бы подсказал, дон Хуан? Чуть-чуть?
– Ты должен терпеливо ждать, зная о своем ожидании и зная, чего ты ждешь. Это – путь воина. Если дело в том, чтобы выполнить обещание, то ты должен делать это сознательно. Рано или поздно ожидание закончится, и ты будешь свободен от обязательств. Теперь ты уже никак не сможешь изменить жизнь того мальчика. Только он сам может вычеркнуть из своей жизни то, что тогда произошло.
– Как?
– Научившись уничтожать желания. Пока он считает себя жертвой, его жизнь остается адом. Пока ты считаешь его жертвой, твое обещание остается в силе. Желание – вот что заставляет нас страдать, но, как только мы научимся уничтожать свои желания, любая полученная нами мелочь превратится в бесценный дар. Будь спокоен, ты сделал Хоакину царский подарок. Бедность и нужда – это только мысли; то же касается ненависти, голода, боли.
– Я не могу в это поверить, дон Хуан. Как голод и боль могут быть только мыслями?
– Для меня сейчас они являются только мыслями. Это все, что я знаю, это мое достижение. Запомни: понимание этого – единственное, что позволяет нам противостоять силам жизни. Без него мы – мусор, пыль на ветру.
– Я не сомневаюсь, дон Хуан, что ты это сделал. Но разве такое под силу обыкновенному человеку – мне, скажем, или маленькому Хоакину?
– Наша судьба как людей – противостоять силам жизни. Я много раз говорил тебе: только воин может выжить. Воин знает о своем ожидании и знает, чего он ждет. Когда он ждет, у него нет желаний, и поэтому, какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может взять. Если он хочет есть, то найдет путь, потому что не голоден. Если он ранен, то справится с этим, потому что не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что сила голода или боли уничтожает тебя.
Я хотел было отстаивать свое мнение, но остановился, потому что понял, что таким образом пытаюсь защититься от разрушительной силы великолепной победы дона Хуана, которая затронула меня так глубоко и с такой силой. Как он знает? Я думал, что мог рассказать ему историю о курносом мальчике во время одного из моих состояний необычной реальности. Но мне все равно казалось, что я никогда не говорил ему об этом. Впрочем, то, что я не помнил, предполагалось с самого начала.
– Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?
– Я видел его.
– Ты видел его, когда я принимал Мескалито или когда я курил твою смесь?
– Я видел его сейчас, сегодня.
– Ты видел все события?
– Снова ты за свое. Я говорил тебе, что нет смысла обсуждать, на что похоже видение.
Я больше не настаивал. Эмоционально я был убежден.
– Я также дал клятву однажды, – неожиданно сказал дон Хуан.
Звук его голоса заставил меня вздрогнуть.
– Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц. Я носил в себе это обещание долгие годы. Теперь обещание изменено. Я не интересуюсь больше уничтожением кого-либо. Я не ненавижу мексиканцев. У меня нет ненависти ни к кому. Я знаю, что бесчисленные пути каждого пересекаются в его жизни. Все равны. Угнетатель и угнетенный в конце встречаются, и единственное, что преобладает, – это то, что жизнь была слишком короткой для них обоих. Сегодня я чувствую печаль не потому, что мой отец или моя мать умерли так, как они умерли, а потому, что они были индейцами. Они жили как индейцы и умерли как индейцы, и никогда не знали, что они были прежде всего людьми.
Глава 10
Я вновь приехал к дону Хуану 30 мая 1969 года и с порога заявил, что хочу еще раз попытаться «видеть». Он отрицательно покачал головой, засмеялся и сказал, что придется потерпеть, потому что еще не время. Но я упорно твердил, что уже готов.
Похоже, мои навязчивые просьбы не особенно его раздражали. Тем не менее он попытался сменить тему. Я поддался и попросил его посоветовать, как мне справиться со своим нетерпением.
– Ты должен действовать как воин, – сказал он.
– Как?
– Чтобы научиться действовать как воин, нужно действовать, а не болтать.
– Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я все время это делаю, но, очевидно, этого не достаточно.
Он вроде начал сердиться и даже чмокнул губами. Я поспешно сказал, что не хотел его злить и что если я сейчас не нужен, то готов уехать обратно в Лос-Анджелес. Дон Хуан мягко погладил меня по спине и сказал, что мне хорошо известно, что значит «быть воином».
– Что я должен делать, чтобы жить как воин? – спросил я.
Он снял шляпу и почесал виски. Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся:
– Ты любишь все, выраженное в словах, не так ли?
– Так работает мое сознание.
– Оно не должно так работать.
– Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя рассказать мне, что именно я должен делать, чтобы жить как воин. А я попытаюсь к этому приспособиться.
Почему-то мое заявление показалось ему забавным,