Читать интересную книгу Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные - Константин Радов

С Лукой Капрани - так звали неаполитанского капитана - мы пытались определить, куда идет корабль. Пажес не мог нам помочь, ибо валялся в горячке. Первые дни курс держали на юг, потом на запад. Когда двинулись к северу, стало ясно, что Триполитания с Киренаикой отпадают. Вскоре по изменению характера качки Лука определил, что судно повернуло налево - и через несколько часов еще раз. Это мог быть только мыс Бон. Значит, Тунисия! Что за насмешка небес: мне, в детстве воображавшему себя римлянином, очутиться в плену на земле древнего Карфагена!

Арабы выстроили город не там, где финикийцы: от моря брели верст пять, показавшихся бесконечными. Не доходя городских ворот, пленников разделили. Простых погнали дальше, а меня и обоих капитанов отвели в усадьбу за пределами стен и посадили в узилище наподобие погреба, впрочем сухое и почти чистое. Первый раз за время плена дали неиспорченную еду и воды вдоволь. На следующий день Пажеса осмотрел лекарь-еврей. Вместе с ним пришел переводчик, французский ренегат, двадцать лет проживший в здешней неволе, и объяснил, что к чему. Наш хозяин - Сейфуддин бен Наср, тот самый, что рубил беззащитных людей на палубе, лишь год назад унаследовал шебеку после отца. Первые два самостоятельных плавания оказались безуспешны: христиане в руки не давались. Снарядить корабль в третье своих денег не хватило - пришлось войти в долги, заложив имущество ростовщикам. А мы (нет, чтобы пожалеть сиротку!) причинили собственности судовладельца ущерб, явно превосходящий стоимость его доли в добыче. Ведь по местным законам судно, отнятое у неаполитанцев, и половину его груза пришлось отдать правителю, бею Хусейну ибн Али, и восьмую часть рабов - тоже, а из оставшегося надо вознаградить другого дольщика, Каххара, и его людей...

Идею прикинуться купеческим приказчиком из Марселя пришлось отбросить: Пашка, иуда, выложил все о бывшем хозяине. Теперь сумма выкупа с нескольких тысяч ливров, положенных за простого человека, легко могла взлететь до сотен тысяч. Не было никакой уверенности, что прижимистый Петр согласится платить огромные деньги за наемника, по собственной оплошности попавшего в плен. Ученых людей в Европе много, и безместных генералов после испанской войны тоже немало развелось. Если же заплатит... Такой долг не вернуть. Из вольного слуги я превращусь в холопа государева, привязанного крепче подданных, ибо в основу подчинения ляжет моральное обязательство, а не страх, как у них... Чем больше размышлял, тем меньше мне сия першпектива нравилась. Мелочное желание сказать переводчику ответную пакость подтолкнуло спросить, каким образом высчитают долю правителя с нас троих. По секундному его замешательству понял, что не промахнулся: утаил от властей хитрый Сейфуддин часть добычи! Именно нас и утаил, надеясь огромным выкупом покрыть свои убытки. Значит, сбежав из этого дома - в случае поимки, скорее всего, обратно не попадешь. А хозяину можешь устроить неприятности. Если, конечно, не его люди поймают.

Француз-вероотступник являлся почти каждый день, служа посредником заносчивому арабу, считавшему ниже своего достоинства говорить с неверными напрямую. Послания наши к тем, кто мог содействовать выкупу, он обещал отправить в дальний путь через монахов-тринитарианцев, уже не первое столетие занимающихся богоугодным делом коммерческого посредничества в освобождении христиан и допускаемых в африканские земли благодаря прекрасной деловой репутации в глазах разбойников. Оставалось ждать. Помимо содействия в отправке писем, ренегат постоянно наводил речь на достоинства магометанской религии и беспредельные возможности, открывающиеся перед каждым новообращенным. С его слов, не меньше половины берберийских капитанов составляли бывшие христиане, и даже (он понизил голос) сам тунисский бей, да продлит аллах его дни, происходил, по слухам, из греческой семьи с Кипра, еще два поколения назад хранившей православие.

То, что любой негодяй, по которому в Европе тоскует виселица, прибыв в турецкие владения и отрекшись от Христа, превращается в героя - ни для кого не новость. Но я усмотрел противоречие в логике нашего опекуна:

- Послушайте, месье. Ведь если раб переходит в ислам - его приходится освобождать без выкупа, и хозяин терпит убыток! Разве не так?! Вы не боитесь повредить интересу своего господина?

- Ваше Сиятельство! Если умелый воин станет на сторону правоверных, это принесет преимущества, которые дороже любого выкупа! Представьте, сколько славы и богатства вы могли бы стяжать, сражаясь рука об руку с благородным Сейфуддином!

При всем отвращении, которое внушал мне подобный вариант, его стоило обдумать. Если быть искренним, в сердце своем я давно уже не придерживался никакой определенной религии, а временами сомневался и в бытии Божием, даже самом призрачном, в виде абстрактного мирового разума. Так что же - вопрошал я себя бессонными ночами - мешает мне обмануть врагов, а при первой возможности вновь повернуть оружие против них?

Что-то не позволяет. Даже при нелояльном и прямо враждебном отношении к церкви, тысячи нитей связывают меня с христианским миром, и с этой точки зрения не столь важно - был Иисус сыном Божьим или простым бродягой. Если верить в Творение, каждый человек в определенном смысле - сын Божий. Правда любви и милосердия не обратится в ложь, будучи изречена смертными устами. В моей душе есть место колоколам Сан-Марко или Ивана Великого и нет - пению муэдзина. Здесь рассудок бессилен, и все блага мира не перевесят сего...

Ну, а если нет иного пути к свободе? В моем уме зреют идеи и планы, которые нельзя бросить неисполненными. Будем говорить без ложной скромности: если задуманное удастся воплотить хотя бы наполовину, это не останется без пользы для целых народов. Разве не обязан я ради них перешагнуть через свое проклятое чистоплюйство? Рассуждая рационально, если надо для торжества великой цели обмануть - солги, надо убить невинного - убей, надо выпить кружку вонючей мочи - выпей, но дело сделай! Это важнее!

Не могу. Только ступи на скользкую тропу, и станешь сам себе омерзителен, великие планы перестанут волновать ум. От гордого прежде человека останутся жалкая плоть и грязная, мерзкая душонка... Кто сказал, что забота о спасении души чужда безбожникам?!

Но ведь от тебя не требуют искреннего перехода в чужую веру? Смотри на это, как на обычную военную хитрость...

Мучительная внутренняя раздвоенность и нескончаемые споры с самим собой отнимали способность к действию хуже, чем физическая слабость. Единственное, на что хватало сил - постоянно вовлекать ренегата-переводчика в разговоры, стараясь как можно больше разузнать о жизни за пределами стен, и ответно рассказывая о Франции, которую он столь долго не видел, в надежде пробудить тоску по родине. Кто знает, вдруг совесть этого человека не совсем умерла, и можно будет рассчитывать на помощь в побеге? Продуманная конструкция домашней тюрьмы, в коей мы пребывали, и строгий надзор исключали возможность вырваться без помощи извне. Лука, столь же темпераментный, как животное, подарившее ему фамилию, не раз предлагал напасть на стражу при первой возможности и броситься напролом:

- Я им отомщу! Мало, что эти негодяи отняли у меня 'Сан-Дженнаро', они первым делом отломали голову святому, украшавшему форштевень! Господь поможет мне!

Увещевания, что Господь помогает лишь тем, кто умеет планировать свои шаги, безумцам же не потворствует, помогали ненадолго.

Этьен обладал характером, от природы более сдержанным, к тому же сломанная рука причиняла ему бесконечные страдания, которые он мужественно переносил днем, и только во время сна стоны нарушали покой нашей темницы. Лекарь знал свое дело: примерно через неделю опухоль начала спадать, опасность гангрены миновала. Однако для полного излечения требовалось еще немало времени.

Нет худшей кары для человека, привычного к деятельному образу жизни, чем потеря свободы. Мои попытки занять себя высшей математикой были не слишком успешны, ум постоянно возвращался к единственной достойной внимания задаче: как выбраться из заточения, - а она, похоже, приемлемого ответа не имела. Томительно долго тянулись дни и ночи, взращивая отчаяние и сокрушая волю.

Пробудившись однажды от осторожного звука открываемых засовов, я не ожидал ничего доброго и был крайне удивлен, услышав в сплошной темноте Пашкин шепот.

- Ваше Сиятельство! Александр Иванович!

- Ты откуда взялся, гаденыш?

- Не ругайтесь! Я выпустить вас пришел. Давайте убежим отсюда!

Ради такого стоило простить юного Иуду. Мгновенно разбудив обоих моряков, взял парня в оборот:

- Сейфуддин что, спит или уехал? Ты как у него ключи украл? И где стража?

- Не извольте беспокоиться. Я ему глотку перерезал, вот этим самым ятаганом. А стража макового отвару натрескалась, вино-то им пророк с дурной головы запретил. Идемте скорей: я знаю, как из города выйти.