Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Еще один аспект хочу пока это уместно обсудить коротко. Это учение Спинозы о видах познания — коль скоро мы заговорили о знании. Чем больше мы осознаем причин, тем отчетливее наше познание. Спиноза связывает эти понятия — знание причин и отчетливость; представление о какой‑либо вещи. Ну, в самом деле: если мы знаем причину вещи (причем под причиной мы здесь, опять‑таки, понимаем формальную причину, ну, или некоторое единство всех причин, кроме целевых — целевые он, так сказать, вышвыривает из философии). Так вот, действительно, зная причину вещи, мы можем объяснить, что она такое. А коль скоро можем объяснить, что она такое, можем растолковать, чем она отличается от других вещей. Ну, в этом‑то и состоит критерий отчетливости знания: знание отчетливо, когда мы не только отличаем вещь от другой вещи, но и понимаем, чем она отличается. Соответственно, граница отчетливого познания отодвигается. Сразу можно сказать, что наивысшим в этом смысле познанием обладает, разумеется, Бог. В нем вообще нет ничего неотчетливого.

— А вот целевые причины …почему…?

Целевые причины — Спиноза считает, псевдопричинами, это фантазийные такие причины, они не имеют никакого реального наполнения.

— То есть то, что мы считаем целью, глазами Бога вовсе не является ею?

Да, да. Ну, Спиноза использует бесплодность целевых причин. Может быть, он по — другому толковал вопрос. Ну, просто целевые причины настолько испортили себе репутацию в аристотелевской физике, да и в Новое Время много еще было недоработанных наук, в которых широко применялось это понятие целевых причин. Вся эта чепуха. привела к полной дискредитации самого понятия целевых причин. И лишь некоторые философы только сохраняли им верность, другие пытались реставрировать это понятие. Скажем, Лейбниц был одним из немногих философов XVII века — начала XVIII, который решился на этот отчаянный шаг, расскажу потом об этом, как он пытался восстановить их правомочность. Для Спинозы это неактуально.

Теперь нам надо понять, какую причину, как надо направлять наше познание, чтобы достичь наибольшего успеха в деле сохранения. Ну, я, правда, еще не сказал о видах все‑таки познания. Скажу сейчас.

Так вот, Спиноза различает чувственное познание; познание с помощью воображения; рассудка; и интуитивное познание. Ну, наиболее совершенным является интуитивное познание, вторым в этом плане рассудочное — ну, они, в общем, в каком‑то смысле даже сливаются друг с другом. Но важно, что в этой традиционной схеме есть один нетрадиционный момент: Спиноза призывает нас к тому, чтобы мы не смешивали общие понятия, коренящиеся в рассудке, от образов, имеющих видимость общих понятий, но возникающих вследствие действия воображения, обобщающего опытные данные. То есть вот некоторые образы общие иногда «прикидываются» общими понятиями. Например, «человек», «собака». Понятие о собаке — это якобы общее понятие, но оно возникает из опыта и порождается воображением. А другие понятия — «числа», например, или, опять же, «субстанции» — они имеют другой источник: рассудок. Нельзя их смешивать.

У Декарта тоже какая‑то грань существует, но она, может быть, не столь отчетливо проведена. Он тоже говорил, что нельзя смешивать интеллектуальную интуицию, или просто интуицию, являющуюся продуктом мышления, с зыбким, как он говорил, свидетельством чувств и воображения, с такими образами, которые зарождаются внутри низшей способности воображения. Непонимание этого различия приводит к появлению эмпиристских теорий и других неправомерных концепций. Ну, это к слову.

Теперь продолжаем. Теперь надо выяснить, что же, как же должно быть нацелено, куда направлено наше познание, дабы, вот, иметь наибольшие биологическую эффективность. Опять тут Спиноза звучит весьма нестандартно. Казалось бы, он должен призвать нас к тому, чтобы мы активнее исследовали природу, погружаясь, окунаясь, как Бэкон говорил, с головой в опытную жизнь, ставя эксперименты, сравнивая, классифицируя, какие‑то общие принципы находить, — и вот, в конце концов, мы сможем получить те нити, невидимые пока нити, которыми мы можем дергать за природу, и она будет послушно вокруг нас вытанцовывать. «Нет», — говорит Спиноза, — «наше познание должно быть направлено к Богу». Именно к Богу. Вот предмет, который мы должны постичь, прежде всего. Почему так? Логика в этом есть. Ведь причиной всего, основанием всего является именно Бог.

Верно? А мы только что сказали, что знание это знание причин. Коль скоро Бог — первопричина, первооснова, то, чтобы получить наибольшую власть над Бытием, мы должны проникнуть своим умственным взором в божественную сущность. Это освободит нас.

И вот настало время, когда мы должны ввести с вами понятие свободы, очень важную роль играющее в философии Спинозы. Его, кстати, часто тут неправильно толковали. Его часто называли фаталистическим мыслителем, который полностью отрицает свободу воли. Я уже рассказывал вам на прошлом занятии, что воля для него действительно в каком‑то смысле устраняется как самостоятельное событийное, самостоятельное начало человеческого существования. Воля — это некий феномен, возникающий в определенной когнитивной ситуации. Вот есть какая‑то идея, мы усматриваем какое‑то отношение и понимаем, какое действие из него вытекает; и действие совершается. Но в процессе этого действия возникает у нас некое чувство. Это чувство мы называем волеп и думаем, что это что‑то самостоятельное; что мы волим, а потом уже происходит действие. Можно все представлять себе, все отчетливо понимать, что лучше, что хуже, но вот без добавления этого компонента, волевого, действие не произойдет. «Ничего подобного!» — говорит Спиноза. И доказывает. Ну, вот. Значит, свобода отрицается: все разворачивается, по его мнению, в божественной субстанции, все в ней и находится… Ну, какая уж тут философия свободы? А еще приплюсовывают сюда якобы спинозовскую формулу, которую неверно толкуют. А формула так звучит: «Свобода есть познанная необходимость». Слышите? Потом ее много тиражировали в определенного рода философских кругах и сочинениях

— марксистских, в основном. Ну, как же ее понимать, эту формулу? Что вот есть некая действительность суровая, мы должны ее познать, и вот когда мы познали уже действительно — мы уже свободны. Познали в том смысле, что поняли необходимость этих процессов. Поняли необходимость краха, например, условно говоря, государства. Знаем, что все к этому идет — и мы свободны. Удивительная свобода такая. От чего, правда, эта свобода — неясно. Это настолько абсурдная формулировка, в буквальном прочтении — что ее понять‑то даже нельзя. Если речь идет о абсолютно какой‑то внутренней свободе — вот я знаю, как там будет, и я возвышаюсь как‑то над этими вещами; пусть для меня будет плохо, но зато я все равно умнее, да? Ну, неясно. Спиноза ничего подобного не говорил, конечно. Свобода для него — это необходимость, — вот даю точное определение свободы — свобода — это необходимость действия вещи по ее собственной природе. Когда вещь действует не под влиянием…

— Еще раз повторите, пожалуйста.

Свобода — это необходимость действия вещи по ее собственной природе. Я разъясню сейчас. Вещь — ну, или человек — свободен тогда, когда действие, которое он осуществляет, имеет источник не вне его, а проистекает из его собственных умонастроений, характера, принципов, которые он принимает, — то когда, когда они имеют внутренний источник, когда он само — стоятельный; вот тогда он свободен. А если человеком играют другие люди, например, то он действует под влиянием внешней причины, не свободен. Другие за него решают, как ему поступать. Вот и все. То есть, в принципе, Спиноза здесь опирается на исконную интуицию свободы — как самостоятельности и независимости. Так что вот в том идеальном случае, когда человек достигнет всемогущества, он станет свободным. Относительной свободой обладают все, в той или иной степени. «Чем больше человек знает, тем более он свободен» — вот откуда взялась эта формула. «Свобода есть познанная необходимость.»… т. е. почувствована была связь знания и свободы. Но смысл не в том, что я знаю, так сказать, что там происходит — и просто с этим смиряюсь; а смысл в том, что если я знаю, я сам могу действовать; я могу обойти эти тенденции, изменить их; а никак не свободно им покориться, так сказать.

Ясно, что полная свобода может быть только у Бога: Бог ни от чего не зависит, Бог единственная субстанция, — соответственно, все, что Бог делает, если можно так сказать (с оговорками можно), он делает по необходимости собственной природы. Стремясь к Богу, мы стремимся к свободе, к освобождению. Спиноза решительно не согласен с тем, кто считает, что религия ограничивает, принижает человека, является свидетельством его слабости. Наоборот, религия — это проявление стремления человека к самостоятельности, к свободе. Это парадоксальный тезис; с ним можно поспорить, конечно; факт‑то в том, что он достаточно обоснован.