Многих эвакуированных расселяли в бараках, которые не были снабжены горячей водой, отоплением и освещением. Из воспоминаний В.А. Осипова: «После школы № 48 нас определили на постоянное жилье в шлакоблочных бараках на задах клуба строителей, где жили в основном рабочие из Средней Азии – узбеки, таджики и другие. Горячей воды не было, спали на железных двухъярусных кроватях». Большинство людей, проживающих там, не имели теплой одежды и обуви. Некоторые поэтому не выходили на работу.
«Выбора нет, направляли куда нужнее…»
У людей, эвакуированных с заводами, не стоял вопрос о поиске работы – их устраивали на производство туда, куда перебазировали их завод. Члены их семей, эвакуированные с ними, чаще всего устраивались туда же. «Оформилась на работу на завод ЧТЗ, в литейный цех. Выбора нет, направляли куда нужнее», – писала А.П. Иванова. Часть людей отправляли работать в колхоз. По воспоминаниям В.А. Молчановой: «Мама и все женщины в колхозе работали от восхода солнца до заката, и в огородах все и в поле. Мы помогали как могли маме и колхозу». Некоторые устраивались в госпиталь. З.П. Осипова в своих воспоминаниях писала: «В Челябинске я пошла работать шлифовальщицей, но по болезни пошла работать в МСЧ, в санаторий санитаркой».
Конечно, в Челябинске не было слышно выстрелов, но война каждый день давала о себе знать. «Работали без выходных дней по 12 часов, а при переходе на выходной (пересмену) по 18 часов», – вспоминал П.П. Костин. Многие блокадники свидетельствуют, что к эвакуированным на работе относились с пониманием, знали, что им пришлось пережить: «Мастер Николаев был глуховат, он очень жалел нас, ленинградских, старался всячески помогать», – рассказывала мне Изабелла Иосифовна Чучанова.
Вместе с тем многие челябинцы проявляли и раздражение, непонимание, досаду по поводу того, что для эвакуированных они должны были «подвинуться».
«Считают себя „белой костью1…»
Челябинец К.П. Беляевский вспоминает: «Многократно тиражированные в печати рассуждения о благостном радушии и гостеприимстве местных жителей явно приукрашены». Причины этого он видит, с одной стороны, в бытовой антисанитарии, грубости и некультурности местных жителей, а с другой стороны, в высокомерии и привередливости приезжих.
«Кстати сказать, понятие „эвакуированные“ для многих из местных было труднопроизносимым и часто в качестве „синонима“ использовались слова „жиды“, а в лучшем случае „москвичи“», – вспоминает К.П. Беляевский.
Для нас это было очень странно, так как подавляющее большинство приезжих были ленинградцами, а не москвичами.
Факты говорят о высокой численности приехавших в Челябинск евреев (прежде всего среди инженерно-технических работников, ученых, медработников, преподавателей Киевского медицинского института, положившего начало Челябинскому медицинскому институту и др.). В обстоятельном исследовании «Разные судьбы – общая судьба (из истории евреев Челябинска)» Г.И. Ерусалимчика, челябинца в четвертом поколении, приводятся сведения о том, что, по косвенным данным ряда источников, число евреев Челябинска достигало 42–45 тысяч человек, а вместе с довоенным превышало 50 тысяч.
Конечно, у большинства жителей Челябинска не было опыта общения с таким количеством представителей интеллигенции, они, безусловно, были другими, «непонятными» для местных, подавляющее большинство из которых еще недавно занимались сельским хозяйством и являлись горожанами в первом поколении.
В ходе своего исследования я встретила и некоторые другие синонимы, употреблявшиеся местными жителями: «белая кость», «переселенцы», «беженцы» и даже «дезертиры». «Старожилы косятся на приезжих, приезжие, особенно ленинградцы, считают себя „белой костью“, а исконных челябинцев – лапотниками», – вспоминал инженер Я. Гольдштейн.
Иногда происходили и серьезные конфликты между представителями разных социальных групп. В первые дни прибытия Кировского завода, когда все были заняты размещением и переоборудованием производства, которым с утра до ночи (да и ночью тоже) были заняты новые управленцы завода под руководством заместителя наркома И.М. Зальцмана, секретарь Тракторозаводского РКВКП(б) Ф.И. Савин назначил заседание бюро райкома, а с завода никто не пришел. Тогда он, как сообщается в его заявлении, «попросил дать трубку телефона т. Зальцман, которого я пригласил принять участие в работе бюро Райкома или отпустить на бюро главного инженера. В ответ на это я услышал следующее заявление т. Зальцман: „Я на заседание не пойду и никого не отпущу, в делах МХ-2 я разберусь и без бюро Райкома“. При всем разговоре по телефону находились члены бюро РК и секретарь Горкома по Машиностроению т. Середкин. Обменявшись мнением с членами бюро, вопрос с повестки дня был снят, так как решать его без представителей дирекции, по нашему мнению, нельзя». Конфликт углубился после того, как Савин отправился решать этот вопрос на завод и сказал Зальцману, что доложит о происшествии в обком, здесь уже дело дошло до прямых оскорблений.
Действительно, районный партийный начальник до появления ленинградцев считался очень важной персоной среди местного населения и, видимо, в октябре 1941 года еще не понимал всей серьезности военного положения. А И.М. Зальцман к этому времени эвакуировал самый большой в стране завод, устанавливал станки на новом месте и менее чем через два месяца выпустил – очень дорогой ценой! – танки. А Ф.И. Савин через некоторое время предпочел уйти на передовую, на фронт и там геройски погиб в 1943 году. Его имя носит одна из улиц района.
Иного рода конфликты происходили в цехах завода. На одном из партийных собраний в декабре 1942 года на повестку дня был поставлен вопрос «О факторах проявления бандитизма в цехах литейного корпуса», на котором выступающий Алексеенко сообщил: «У нас на Кировском заводе начинается настоящий бандитизм. Этого не было за все 150-летнее существование завода… Какможно допустить, чтобы рабочих раздевали среди белого дня и оставляли голодными». Правда, следует заметить, что в документе четко указываются «авторы» подобных бесчинств – заключенные ИТК № 3, которых в большом количестве направили в литейный цех. Конечно, это был особый контингент – уголовники, которых использовали для выпуска военной продукции. В том же протоколе говорится о трех убийствах в цехе и 48 кражах и прочем, что приводило к тому, что «рабочие боялись ходить по цеху».
Была создана широкая сеть информаторов, которые регулярно сообщали обо всех проявлениях недовольства. Так, в ноябре 1941 года «среди рабочих и проживающих в поселках ЧТЗ за последнее время распространяется слух провокационного значения о том, что якобы рабочих Тракторного завода переселят в город Новосибирск. Враждебные элементы этим самым пытаются сеять панику». Слухи о переброске в другой город могли взорвать ленинградцев, ведь только худо-бедно обустроились! В ответ на это было принято решение «повести с рабочими разъяснительную работу о вредности всевозможных слухов, о повышении бдительности в период войны»8. В информации от 30 декабря 1941 года, «как сообщает секретарь парткома тов. Сафьянц, среди некоторых эвакуированных ленинградцев появляются мысли, в связи с победами на фронте, немедленно уехать обратно в Ленинград. Все это создает временные настроения и не мобилизует на самоотверженную работу в выполнении задания для фронта. Партком при помощи индивидуальных бесед, показом самоотверженной работы эвакуированных устраняет временные настроения».
Но многие местные жители понимали и признавали, что благодаря эвакуированным Челябинск за эти годы поднялся и достиг уровня самых развитых промышленных городов. Ведь впоследствии многие предприятия полностью или частично остались и продолжали функционировать и развиваться на челябинской земле.
Авторы подавляющего большинства приводимых в работе воспоминаний в военные годы были детьми. «Ко второму году войны в нашем классе было до 30 % эвакуированных. Многое в них поначалу раздражало. Все-таки условия жизни в Москве и других крупных городах и тогда были лучше, чем в Челябинске. Это уже через пару лет они пообносились и уравнялись с нами. Их манеры, лексикон отличались от местных. Они были более коммуникабельны и эрудированны. Помню, в пионерлагере наши дико хохотали над девчонкой из эвакуированных, которую известную всем „картовную“ кашу назвала диковинным словом „пюре“. А меня чуть не избили за то, что я это подтвердил. Ежедневное общение в конце концов повлияло на многих из нас положительно», – рассказывает Константин Петрович Беляевский.
Приезжие, впрочем, также как и местное население, сталкивались с огромными проблемами. В ходе эвакуации население Челябинска резко увеличилось, практически вдвое, городские учреждения не справлялись. В магазинах выстраивались длинные очереди. Граждане, особенно пережившие блокаду, запасались хлебом – сушили сухари, скупали крупы, муку. «Ленинградцы по привычке из магазинов хлеб и продукты несут под одеждой» – все же блокада оставила на них суровый отпечаток. Население скупало товары первой необходимости.