Неважные, конечно, стихи — не случайно Гумилев не включил их ни в одну книгу. Молодой поэт поминает позорное поражение французов в 1871 году, разгром Наполеона в 1814-м… Собственно гумилевского здесь — резкое противопоставление мужского и женского начала, благородной слабости и мужества.
Гораздо интереснее прозаический отрывок — «незаконченная повесть». Может быть, под влиянием картин Гогена и Рериха Гумилев обращается к первоначальному, исконному опыту человечества, к миру первобытных людей. Соблазнительно провести параллель между этим его полудетским отрывком и такими зрелыми вещами, как «Дракон», «Звездный ужас», пьеса «Охота на носорога».
Человек стремительно поднялся. Он чувствовал себя внезапно созревшим. Он знал борьбу, знал страдание и видел смерть. Но тем глубже, тем прекраснее показался ему мир. Опьяненный самим собой, своей красотой и мощью, он начал пляску, первую божественную пляску, естественное выражение чувства жизни. Закружился и запрыгал, и каждый новый прыжок новой радостью плескал в его широко раскрывшееся сердце.
Из-под ног его вырвался тяжелый камень и с грохотом покатился в пропасть; долго соскакивал с камня на камень, ломал кусты и, с силой ударившись, разбился на дне. «Тремограст», — повторило далекое эхо. Человек внимательно прислушался и, казалось, что-то соображал. Медленно прошептал он: «Тремограст». Потом весело засмеялся, ударил себя в грудь и уже громко и утвердительно крикнул: «Тремограст», и эхо ответило ему.
Еще два прозаических текста напечатано под псевдонимом Анатолий Грант. Тайна псевдонима скрывалась даже от соредакторов — лишь Брюсову Гумилев раскрыл ее. «Что же мне делать, если у нас совсем нет подходящих сотрудников?» Брюсова как раз было этим не удивить. Некогда (примерно в том же, что и Гумилев, возрасте) он заполнял страницы антологии «Русские символисты» собственными стихами под разными псевдонимами.
«Карты» Анатолия Гранта — утонченный прозаический этюд «на парижскую тему» в бодлерианском духе с примесью оккультизма. В этюде «Вверх по Нилу» фигурируют тайные письмена, которые читают в пирамидах английские и французские туристы, «мудрое племя эфиопов, управляемое потомком царя Балтазара», Элифас Леви в соединении с Райдером Хаггардом (хотя здесь как раз удивительного мало: оккультисты охотно ссылались на произведения этого популярного романиста) — впрочем, похоже, текст содержит элементы намеренной пародии. Гумилев начал писать об Африке еще до того, как поехал туда. И трудно не заподозрить, что аляповатость его ранних «африканских» вещей вполне сознательна. Это декорации, это экзотический континент, каким он видится из Парижа, это крокодилы и жирафы из Jardin des Plantes. Как мы увидим ниже, наиболее чуткие критики вполне ощущали этот налет автопародийности, эту скрытую иронию.
Что касается других авторов, то их было всего двое, оба поэты. Привлечь маститых парижан (и вообще маститых) не удалось. 8 января Гумилев писал Брюсову: «Если бы Вы могли дать нам что-нибудь свое — стихотворение, рассказ или статью, — Вы бы еще раз доказали свою бесконечную доброту ко мне». Но так далеко брюсовская доброта не простиралась.
Один из двух поэтов, напечатанных в «Сириусе», — Александр Биск.
Одессит Александр Акимович Биск (1883–1973) опубликовал в 1905 году в местном революционном издании некие «Песни юродивого», после чего осторожные родители сочли за благо отправить его на время за границу. Литературная карьера его складывалась поначалу обычно для человека его поколения: письмо Брюсову — публикация в «Весах» — визит к Бальмонту в Париже (Биск, в отличие от чопорного царскосела Гумилева, обошелся без предварительного письма — просто явился к мэтру без приглашения)… После 1917-го Биск жил в Бельгии, а потом в США. Его сын, Ален Боске, стал знаменитым французским поэтом. Сам Биск оставил след в русской литературе как первый переводчик Рильке. Еще в 1904 году он набрел на стихи малоизвестного молодого австрийца — и начал переводить их, а в 1919-м издал отдельной книгой. Первый сборник оригинальных стихотворений Биска, «Рассыпанное ожерелье», вышел семью годами раньше — ему был предпослан эпиграф из австрийского поэта. Живя в Париже, Александр Акимович не догадался лично встретиться с Рильке, поселившимся здесь в 1906-м. Итоговое собрание стихотворений Биска (вышедшее в 1962 году и как раз переводы из Рильке не включавшее) называлось «Чужое и свое». В «Сириусе», к сожалению, было «свое».
О своем участии в журнале Биск вспоминал так:
…Были и другие вечера, более консервативные (т. е. без чтения революционных стихов. — В. Ш.). На одном из них одна высокопоставленная дама (баронесса Орвиц-Занетти? — одесситы все же были беззащитны перед дворянскими титулами. — В. Ш.) читала «стихи поэта Гумилева», где, помню, рифмовались «кольца» и «колокольца»… Я читал свои «Парижские сонеты», и Гумилеву особенно понравились последние строчки одного из них:
Лютеция молчала, как и ныне,И факелы чудовищные жгла.
Он пригласил меня участвовать в журнальчике, который он издавал…
Он уже успел побывать в Африке и спросил меня, люблю ли я путешествовать. Я ответил, что люблю, но для Африки у меня нет достаточно денег, на что Гумилев ответил: у меня тоже нет денег, а я вот путешествую.
Очень скоро я с Гумилевым рассорился из-за того, что он не прислал мне номера журнала, в котором были помещены мои стихи.
«Путешествовал» Гумилев пока что лишь в воображении — на это денег и впрямь не нужно…
Что до стихов Биска, то в «Сириус» вошли не строки про «чудовищные факелы» (и впрямь энергичные), а два стихотвореньица про «бледных девушек».
И еще один поэт напечатался в «Сириусе» — под литерами А. Г.:
На руке его много блестящих колец —Покоренных им девичьих нежных сердец.
Там ликует алмаз и мечтает опал,И красивый рубин так причудливо ал.
Но на бледной руке нет кольца моего,Никому, никогда не отдам я его.
Мне сковал его месяца луч золотой,И, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:
«Сохрани этот дар, будь мечтою горда!»Я кольца не отдам никому, никогда.
Под литерами скрывалась конечно же Анна Горенко. Это была ее первая публикация.
Как рассказывал Гумилев, «я не пришел в восторг от этого стихотворения, а конец — «мне сковал его месяца луч золотой» — я советовал и вовсе отбросить. Но все же я напечатал его… Я был катастрофически влюблен и на все готов, чтобы угодить Ахматовой».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});