Читать интересную книгу Тайны Сан-Пауло - Афонсо Шмидт

Линда умоляющим взором посмотрела на мужа. Базан развел руками и сокрушенно вздохнул:

– Послушайте, Понсиано! Вы не даете мне слова сказать!

– Я пришел сюда, чтобы вести разговор о неуплате вами долга за квартиру, понимаете?…

Линда встала и, наклонившись к мужу, прошептала:

– Бейжука! Помните наставления падре Мануэля…

Понсиано с трудом взял себя в руки. Обратив к жене свои круглые, налитые кровью глаза, он попытался оправдаться:

– Вы разве не видите, Линдинья?… Похоже на то, что он смеется над нами…

Хозяин дома настаивал:

– Пройдемте в кабинет, Понсиано, я хочу рассказать о моем плане со всеми подробностями.

Они направились в комнатушку, служившую кабинетом. Базан закрыл дверь, чтобы их голоса не донеслись до гостиной.

В наступившей тишине явственно послышался одинаковый у всех влюбленных диалог:

– Ты меня очень любишь, Моасир?

– Очень, глупенькая!

Клелия, не переставая думать о том, как бы Оливио и Понсиано не поссорились, увлекла Линду на кухню:

– Помогите мне приготовить кофе… Моя дочь, посмотрите сами… На нее надеяться не приходится… Влюбленные остаются влюбленными, не так ли?

– Любовь! – вздохнула Линда.

И обе женщины молча направились в кухню. Проходя мимо двери кабинета, Клелия, будто о чем-то вспомнив, позвала мyжa:

– Ви-ви-ко!

Оливио, не открывая двери, с явным неудовольствием отозвался:

– Что там? Даже здесь не дают поговорить с человеком…

Тщательно выбирая слова, Клелия возразила:

– Нет, почему же? Продолжайте… Но сеньор Понсиано прихварывает, ему нельзя волноваться… Вы слышите, Вивико?…

Она немного постояла у двери, однако муж ничего не ответил.

Неожиданность

Понсиано сел на расшатанный стул в ожидании обещанного разъяснения. По его мнению, Базан после несчастья был не в себе – нужно проявлять к нему снисходительность. Падре Мануэл всегда настаивал на выполнении заповеди милосердия.

Базан подошел к шкафу, стал на цыпочки и с трудом дотянулся до старого чемодана, заваленного связками писем и толстыми бухгалтерскими книгами.

Вытащил его, подняв облако пыли, поставил на середину стола, нашел в заднем кармане брюк ключик и, ворча, открыл.

Там лежали двадцать пять – тридцать розовых и голубых пачек. Это были аккуратно перевязанные банкноты достоинством в 1000 и 500 крузейро. Новенькие, как будто только что отпечатанные… Среди прямоугольных пачек сверкали какие-то светлые кристаллы…

Понсиано вытаращил глаза:

– Что это такое, Базан?

– Банкноты и алмазы. Разве не видите? Деньги!

– Почему вы не храните их в банке?

– Это украденные деньги.

Наступило гнетущее молчание. Базан запускал руки на дно чемодана, пригоршнями набирал алмазы и высыпал их обратно. Камни искрились, как град в лучах солнца… Понсиано побледнел. Холодными, дрожащими руками расстегнул воротничок и ослабил узел галстука. Он захотел узнать:

– Это… то, что у вас было украдено?

– Именно… Теперь вы понимаете, что я не шляпа. На них зарились и воры и помощник комиссара полиции. Я просил принять меры предосторожности, но вскоре понял, что это бесполезно, как и оказалось на самом деле. Что же мне оставалось делать? Компания не разрешила мне хранить ценности в банке по мотивам, которые я не старался выяснить. Тогда в подходящий момент я сам быстро принял меры: заменил хранившиеся в шкатулке ценности щебнем. И весьма вовремя, потому что в ту же ночь пришел тот, кто в свою очередь заменил шкатулку со щебнем на другую, которая, как потом выяснилось, тоже была полна камешками с улицы… Представляю себе лицо вора… Рассчитывая обменять щебень на драгоценности, он поменял камни на камни!

– Значит…

– Когда я кричал, что меня обокрали, я не погрешил против истины, я только не досказал до конца.

– А где же были… деньги?

– Э! Я вытащил их из шкатулки и положил в этот чемодан. Сел в машину и отвез его на склад компании, а там доверил смотрителю как вещь, не имеющую ценности. Подобные услуги он оказывал мне и раньше, сохраняя образчики минералов, которые я привозил из поездок в глубь страны. Чемодан оставался на складе среди запыленных тюков и ящиков до тех пор, пока буря не утихла. Потом, когда я увидел, что опасность миновала, я забрал его оттуда.

– А если полиция произведет у вас обыск?

– Она этого никогда не сделает. У полиции только одно желание: предать этот скандал забвению. А компания, могу вас в этом заверить, больше боится меня, чем я ее. Стоит мне поднять шум и заявить, что я храню у себя ценности компании, которые она скрывала от обложения налогами и на которые покушалась полиция, как и компания и полиция постараются доказать, что я сошел с ума… Раньше, чем успеют проверить мое заявление, меня уже не будет на свете – либо меня найдут повесившимся на проводе, либо какой-нибудь шофер, дождавшись меня на улице, где я обычно хожу, заедет на тротуар и задавит меня…

– Какой ужас! И вы намереваетесь присвоить себе это? – Понсиано сказал «это», чтобы не произнести слова «краденое». Правда, в нем говорил больше страх, чем стыд.

– Конечно, старина! Без сомнения!

– Но ведь это преступление!

– Само собой разумеется. Поверьте, я бы никогда ничего не украл, даже гнилого инжира. Но меня вынудили к этому… И потом жизнь меня кое-чему научила: ведь я всегда только и делал, что обманывал своих соотечественников ради прибыли своих хозяев. И вот настало время потрудиться для себя, для собственной пользы…

– И что же теперь?

Теологический вопрос

– А теперь с этими деньгами можно начать новую жизнь. Я хочу объединиться с вами – богатым, добродетельным и богобоязненным человеком. Это будет солидной гарантией в глазах тех, кого может встревожить мое неожиданное преуспеяние!

– Объединиться со мной? Никогда! Помните, что эти деньги и эти алмазы окроплены слезами прачки Тьяны, в аду тюрьмы на улице Иподромо, и обагрены кровью юноши, который, перенеся чудовищное насилие, выбросился из окна госпиталя. Знайте, Базан, я не только не хочу этих денег и алмазов, но даже не желаю дотрагиваться до них… Упаси меня бог!

– Но ведь вы – это между нами – богаты?

– У меня есть кое-какие сбережения. Я многие годы трудился в поте лица, во всем себе отказывал…

– Вы богаты, и я хочу быть богатым. Мы с вами одного поля ягода, так что бросьте ломаться…

Понсиано сделал вид, что не понял сказанного:

– Послушайте, Базан, откладывать каждый месяц понемногу, про черный день вовсе не значит… Мой духовник, добрейший падре Мануэл, святой человек, говорит…

– Хорошо, Понсиано. Мы с вами ни о чем не говорили. Я уверен, что вы болтать не станете. Да если и разболтаете, то вам никто не поверит. Люди решат, что мы с вами разругались из-за того, что я не плачу за квартиру, а вы за меня поручились. Возвращайтесь-ка к себе, надевайте свою зеленую пижаму, кожаные шлепанцы и будьте счастливы!.. А завтра я подыщу себе более честного и более религиозного компаньона. Предложу ему эту сделку, и он с радостью примет ее. Хотите держать пари? Сто конто против пяти. Ставите?…

Понсиано сложил ладони, скрестив свои пухлые пальцы.

– Позвольте, Базан. Как вы знаете, я человек религиозный. Ваши слова оскорбляют меня. Добрейший падре Мануэл, священник Церкви одиннадцати тысяч девственниц, наложит на меня тяжкую епитимью уже за то, что я согласился выслушать всю эту ересь…

Базан, сидевший на кончике стола, улыбаясь, наклонился к собеседнику, он был похож на старого кота, занесшего лапу над бедным мышонком, который оказался в затруднительном положении: с одной стороны, его привлекал запах сыра, с другой – он боялся смерти. И спокойно, рассудительно сказал:

– Не пугайтесь, Понсиано! Ваш духовник, которого я глубоко уважаю, умный падре. Он прекрасно знает, что Церковь одиннадцати тысяч девственниц, можно сказать, построили вы. Внимая вашим настойчивым призывам, очень многие внесли свою лепту – даже я, даже протестанты из компании и еврейские купцы из Амстердама. Падре считает вас одним из самых смиренных и преуспевающих прихожан. Добрейший падре Мануэл – честный и образованный священник, добросовестный исполнитель своего долга. Поэтому он, как никто другой, знает, какое значение имеет богатство перед престолом всевышнего.

– Это дар неба, предназначенный избранным! Не так ли?

– О нет, сеньор, это дар преисподней, это грех. Скорее верблюд пролезет в игольное ушко, чем богатый попадет в рай. В этой истине заключается приговор богатству… вынесенный свыше.

– Говорите, Базан, говорите!

Понсиано поднялся со стула и стал расхаживать взад и вперед, разглаживая розовыми пальцами свои редкие с проседью волосы. Базан продолжал:

– Как видите, мы оба – не более как грешники, осужденные на вечные каторжные работы в царстве Вельзевула. Послушайте меня: семь бед – один ответ, черт вас побери!